Игорь Болгарин - Адъютант его превосходительства. Том 1. Книга 1. Под чужим знаменем. Книга 2. Седьмой круг ада

«Баронесса Врангель жестоко убита петроградскими чекистами!» Магомет бек Хаджет Лаше, когда напутствовал перед дорогой в Россию полковника Сычева, сказал ему, что мир должен содрогнуться от злодеяний Совдепии! И вот: «Красные воюют со старухами!»

Что скажете, господин Ллойд Джордж? Вы все еще настаиваете на замирении с большевиками? Такое сообщение чего-то да стоит! Полковник Сычев, несомненно, оценит его. И быть может, весьма дорого!

Несмотря на раннее утро, едва ли не все пассажиры океанского лайнера, прибывающего из Франции в Константинополь, собрались на его многочисленных палубах. Да и можно ли было пропустить тот волшебный миг, когда лайнер входил в Босфор, как будто в ожившую сказку из «Тысячи и одной ночи»!

Восторгу пассажиров не было предела. На рейде корабли и пароходы едва ли не всех великих морских держав сверкали в лучах восходящего солнца ярко надраенной медью. Повсюду сновали канки — маленькие лодочки, ведомые усатыми турками в красных фесках. А впереди открывалась величественная панорама Золотого Рога с его белоснежными иглами минаретов, с мраморными дворцами султанов, ступеньки которых плавно ниспадали прямо в морскую жемчужную воду. Кто-то из пассажиров узнавал знаменитые храмы, кто-то — не менее знаменитую башню, с которой сбрасывали в Босфор неверных мусульманских жен. На улицах Константинополя, доверчиво открытых жадным взглядам, сновали люди, переливались на мягком ветру всеми цветами флаги — их было так много, они были такими разными, что чудилось, будто в Константинополе проходит нескончаемый праздник. Праздник сегодня и всегда, праздник довольства и радости, непременным участником которого станет всяк, кто ступит на этот берег. И трудно, невозможно было представить, глядя на него, играющий всеми цветами радуги, искрящийся под солнцем, что где-то сейчас идет война, и гремят залпы, и льется кровь, и горят города, и голод иссушает лица детей…

Петр Тимофеевич Фролов не забывал об этом. Ни теперь, в виду блистательного Золотого Рога, ни в любой из дней, проведенных им вне родины. Эта горькая память была с ним в ликующем, вкушающем победные плоды Париже, где он встретился с Борисом Ивановичем Ждановым, эта память оставалась с ним в чопорном и тоже победном Лондоне, где он провел две недели, эта память заставляла его сейчас невольно сравнивать повсюду пестрящие красные фески с брызгами крови.

Пока пароход — такой изящный, стремительный в открытом море и такой слонообразный, неповоротливый в узкой бухте — швартовался, Петр Тимофеевич, будто подводя итоги перед новым, во многом труднопредсказуемым этапом жизни, возвращался мыслями в недавно покинутый Париж…

Первая встреча с Борисом Ивановичем Ждановым — возобновление знакомства после многих лет разлуки — произвела на него двойственное впечатление. Он помнил Жданова немолодым, но энергичным и подтянутым человеком, а теперь перед ним был расплывшийся старик с угасающим взглядом серых выцветших глаз и равнодушным, хотя и не лишенным менторских ноток голосом. С одной стороны, видеть Бориса Ивановича даже таким, изменившимся, было приятно, с другой…

Почему-то первую встречу Жданов назначил не в банкирском доме, а в тихом фешенебельном ресторане на Елисейских полях, где Фролов, давно отвыкший от роскоши, чувствовал себя скованно, как бедный родственник, пришедший к богатому с просьбой принять участие в его судьбе.

Борис Иванович предложил ему заказать обед и, выслушав более чем скромные пожелания, лишь покачал головой: и это выходец из семьи ювелиров-миллионеров, совладелец банкирского дома «Борис Жданов и К 0»?! Он и потом еще долго, въедливо присматривался к Фролову, учиняя ему на каждом шагу мелочный экзамен, чтобы в конце концов вынести свой приговор:

— От вас, батенька, за версту сиротскими привычками «военного коммунизма» разит! В России это, быть может, модно, а в Европе, извините, по меньшей мере подозрительно. Потому, не обессудьте, вынужден ваши привычки ломать и вообще, прежде чем перейти к деловым вопросам, заняться вашим воспитанием…

Дико было слушать подобное человеку не первой молодости, старому большевику и чекисту, вырванному судьбой из Гражданской войны и заброшенному в праздный, погрязший в обжорстве и разврате Париж. Наверное, он сто раз взбунтовался бы, когда б не помнил слов Дзержинского о том, что разведчик не должен выпадать из окружающей, пусть трижды ему чуждой, жизни. Назвался груздем — полезай в кузов.

Несколько лучше начали складываться отношения с Борисом Ивановичем, когда они занялись наконец непосредственно делами: Фролову помогли образование и тщательная подготовка к роли «совладельца банкирского дома». Впрочем, Жданов, и теперь продолжая нескончаемый экзамен, был придирчив в мелочах и постоянно чем-то недоволен. Когда же Фролов готов был поверить, что достаточно вошел в курс дела и может отправиться в Константинополь на смену Сергееву (а мысли о товарище не давали ему покоя), Борис Иванович, задумчиво пожевав губами, сказал:

— А поезжайте-ка вы, батенька, в Лондон: там у нас накопилось изрядное количество дел, требующих разрешения на месте. — Он говорил спокойно, едва ли не равнодушно, но, по существу, это был приказ, которому оставалось только подчиниться.

И все-таки Петр Тимофеевич, не сдержавшись, спросил:

— А как же Сергеев?

— А что — Сергеев? — спросил в свою очередь Жданов.

— Пока я буду заниматься в Лондоне финансовыми операциями, с которыми мог бы справиться и кто-то из сотрудников, в Константинополе может произойти трагедия!

— Сергеев не мальчик. Ждал смены дольше, подождет еще!

И не понять было, чего в этих словах больше: черствости или упрямства? И что заставляет так неузнаваемо меняться людей: Фролову в тот момент казалось, что того добрейшего, деликатнейшего Бориса Ивановича, которого он знал когда-то раньше, на свете больше не существует…

В Лондоне дел и впрямь накопилось много. Разрешение их потребовало от Петра Тимофеевича всех тех качеств, без которых немыслим коммерсант и финансист. А поскольку опыта было все-таки маловато, компенсировать его приходилось усердием, работой по двадцать часов в сутки. Да и странным было бы любое другое отношение к делу для большевика, знающего, что даже самый малый убыток, причиненный банкирскому дому «Борис Жданов и К 0», — это деньги, похищенные у народа.

Выслушав по возвращении Фролова отчет о работе, принесшей, кстати, солидную прибыль банкирскому дому, старый финансист удовлетворенно резюмировал: «Что ж, слава богу, не обманулся в вас — умеете!» И глаза его потеплели, зажглись добрым, знакомым по прежним временам светом. В одно мгновение Борис Иванович стал самим собой, прежним. Он, увы, не помолодел, наоборот, показался Фролову совсем старым, по-своему беззащитным человеком. Он больше не скрывал своей слабости. И Петр Тимофеевич понял, что все это время Жданов не просто проверял его деловые и человеческие качества, но еще и готовил к самостоятельной работе и что поездка в Лондон была для него последним, успешно сданным экзаменом.