Роберт Стивенсон - Похищенный. Катриона (Романы)

- Да, конечно. Но ты же знаешь прекрасно, ты поступил еще хуже. Что, хочется тебе расстаться со мной? Ты раз уже этого хотел? Ты хочешь снова это сказать? Что же, в Шотландии кустов вереска много, ступай себе на все четыре стороны. Скажу тебе прямо, я не намерен оставаться с теми, кто меня не желает видеть.

Эти слова сильно уязвили меня, и я не сдержался.

- Алан Брек! - воскликнул я.- Неужели вы думаете, что я способен покинуть вас в трудную минуту? Вы не посмеете это утверждать! Все мое поведение убедит вас в обратном. Правда, там, на равнине, я заснул на посту, но ведь это я от усталости. Не к чему меня этим попрекать!

- Да разве я тебя этим попрекал? - оборвал меня Алан.

- В таком случае, что же я совершил такого, что вы говорите мне такие унизительные вещи. Друзьям я никогда не изменял, не думайте, что изменю вам. Нас многое связывает, Алан, чего я никогда не забуду. Вы-то, быть может, о том и не вспомните.

- Я скажу тебе только одно, Дэвид,- тихо проговорил Алан.- Я и так обязан тебе жизнью, а теперь вдобавок обязан еще и деньгами. Тебе надо бы как-нибудь облегчить для меня это бремя.

Эти слова, казалось, должны были меня тронуть, и они на меня подействовали, но совсем иным образом. Я почувствовал, что веду себя недостойно, и злился уже не только на Алана, но и на себя, что ожесточало меня еще больше.

- Вы хотите, чтобы я высказался. Что ж, извольте. Вы признаете сами, что оказали мне дурную услугу. А теперь я еще терплю от вас оскорбления. Я никогда ни в чем не упрекал вас, Алан. Я не хотел заводить этого разговора, но вы сами на него напросились. Теперь вы ставите мне в вину, что мне, видите ли, не весело, что мне отчего-то не хочется петь. Как будто я должен радоваться, когда меня оскорбляют. Может быть, вы хотите еще, чтобы я стал перед вами на колени и благодарил вас за оскорбления? Вам следует думать лучше о других людях, Алан Брек. Если бы вы лучше о них думали, вы, вероятно, не превозносили бы так свои достоинства и, когда ваш друг, который к вам хорошо относится, безропотно сносит оскорбления, бы бы оставили его в покое и не попрекали бы его почем зря! Почитаете себя виноватым, так нечего сейчас затевать ссору!

- Довольно,- оборвал меня Алан.

Мы вновь замолчали и уже больше не обращались друг к другу до конца дня: добрели до пристанища и, поужинав, разошлись спать.

Утром, чуть свет, проводник переправил нас через Лох-Раннох и посоветовал, как идти дальше. Мы должны были подняться в горы и окружным путем, обогнув вершины Глен-Лайона, Глен-Лохея и Глен-Дохарта, спуститься в Нижнюю Шотландию, пройдя через Киппен по верховьям реки Форт. Алану этот путь был сильно не по душе, ибо он проходил через земли его заклятых врагов, Кэмпбеллов из Гленура. Он предлагал повернуть на восток, и таким образом очутиться во владениях его родичей, аттольских Стюартов. Он уверял, что так мы гораздо быстрее достигнем места нашего назначения. Но проводник, который у Клюни предводительствовал дозорными, начисто опроверг все доводы Алана, приведя для сравнения численность войск в каждом округе, и объявил, что всего безопаснее пробираться через земли Кэмпбеллов, где нас не ждут.

Алан скрепя сердце согласился.

- Это одно из сквернейших мест,- заметил он.- Сколько я знаю, там одни вороны, вереск да в придачу еще Кэмпбеллы. Но ты, я вижу, малый сметливый. Что ж, пусть будет по-твоему.

Итак, мы послушались проводника и три ночи скитались по каким-то немыслимым кручам, по истокам гремучих потоков, часто в сплошной пелене тумана, на постоянном ветру, под дождливыми небесами без единого проблеска солнца. Днем отсыпались мы в промокших насквозь зарослях вереска, а ночью карабкались по головокружительным кручам среди нависавших справа и слева утесов. Часто мы сбивались с пути, часто выпадал такой плотный туман, что идти дальше не было никакой возможности: нужно было пережидать, покуда он не разойдется. Ни о каком костре не могло быть и речи. Единственной нашей пищей был драммах да холодное мясо, которым мы запаслись в Клетке. Что же касается питья, то воды по милости неба у нас было в избытке.

Ужасное это было путешествие, а ненастье и мрачный ландшафт только усугубляли беды. Я беспрестанно мерзнул, зуб на зуб не попадал, горло распухло, и больно было едва ли не так же, как на проклятом острове, в боку кололо немилосердно, а когда я ложился спать в сырых зарослях под хлещущим проливным дождем и под ногами у меня хлюпала грязь, мне являлись жуткие сновидения, фантомы недавних дней: башня, озаренная молнией, Рэнсом на руках у матросов, Шуэн, в корчах умирающий на полу, Колин Кэмпбелл, силящийся расстегнуть окровавленный кафтан. Я в ужасе пробуждался - серели сумерки, воды налило целую лужу; я садился в нее и ел стылый драммах, дождь бил по лицу и сбегал по спине ледяными струями, а вокруг, как в темнице, стояла мгла. Иногда, случалось, набегал ветер, мгла расплывалась, открывая взору темную пропасть долины, где бурлили на разные голоса ручьи.

Шум воды слышался отовсюду. Под непрестанным дождем горные ключи разлились, каждая долина превратилась в бурный поток, а ручьи, выйдя из берегов, обратились в реки. Во время ночных переходов со дна долин доносились победные звуки стихии: то громыхание, то яростные, дикие плески. Мне невольно приходили на память сказания о водяном духе, демоне горных рек, который воет, плачет навзрыд у брода, покуда к нему не спускается его жертва - потерявший дорогу путник. Алан, по-видимому, верил этим сказаниям. Когда внизу раздавался особенно яростный рев, он принимался креститься на манер католиков, чему я, впрочем, нисколько не удивлялся, ибо сам был ни жив ни мертв.

В течение этих тяжких странствий мы почти не разговаривали. Мне, но правде сказать, уже мерещилась смерть; быть может, хотя бы это послужит мне оправданием. К тому же по натуре своей я был неотходчив; не просто было меня обидеть, но уж совсем не просто забывал я обиды. Втайне я негодовал на своего товарища, равно как, впрочем, и на себя, а он эти два дня, хотя со мной и не разговаривал, но был ко мне неустанно внимателен, чуток и, верно, охотно предложил бы мне помощь, по-видимому, надеясь, что я подуюсь, подуюсь и перестану. Я же, напротив, только распалял свою злобу, грубо отказывался от его услуг и скользил по нему взглядом так, точно он был какой-нибудь куст или камень.

Вторая ночь, вернее, утро третьего дня пути, застигло нас на открытом склоне. Разумеется, ни о каком привале не могло быть и речи. Еще не достигли мы безопасного места, как уже рассвело и, хотя дождь еще моросил, мгла мало-помалу рассеялась. Я заметил, что Алан глядит на меня с беспокойством.

- Уступил бы ты мне свою поклажу,- в который раз проговорил он. (С проводником распрощались мы еще у Лох-Ранноха.)