Роберт Стивенсон - Похищенный. Катриона (Романы)

- Не нужно лишних имен, мистер Бальфур,- проговорил он,- тем паче имен всех этих горцев, многие из которых заслуживают наказания. Я на вашем месте не стал бы произносить их всуе.

- Конечно, лучше обойти это имя молчанием,- отвечал я,- но, уж коли оно у меня вырвалось, может быть, мне и дальше его называть?

- Помилуйте, это вовсе не обязательно,- заметил мистер Ранкейлор.- Я, как вы, должно быть, изволили заметить, туговат на ухо и потому не совсем отчетливо уловил имя. С вашего позволения, во избежание недоразумений назовем вашего друга, ну, скажем, мистер Томсон. И впредь, когда у вас возникнет нужда упомянуть имя какого-нибудь горца, ныне покойного или здравствующего, придерживайтесь той же методы.

Тут я понял, что стряпчий отлично расслышал имя Алана и, по-видимому, уже догадался, что речь пойдет об убийстве в Аппине. «Ну что же, если ему так нравится разыгрывать из себя глухого, это, конечно, его дело»,- подумал я, улыбнулся про себя и поспешил согласиться, заметив в свое оправдание, что имя мистера Томсона не совсем гэльское. Итак, Алан преобразился в моем рассказе в мистера Томсона, это меня тем более забавляло, что стряпчий сам предложил эту выдумку. Джеймс Стюарт стал родственником мистера Томсона, Колин Кэмпбелл упоминался как мистер Глен, а когда я дошел до Клюни, то окрестил его мистером Джеймсоном, одним из предводителей горцев. Все это походило на откровенный фарс; было странно, что законник находит в нем удовольствие, но в конечном счете такие иносказания были вполне во вкусе того времени: при существующих в государстве двух партиях люди тихие, не имевшие высокого мнения о партии, к которой они формально принадлежали, всячески исхитрялись не задевать колким словом ни ту, ни другую сторону.

- Да, нечего сказать,- промолвил стряпчий, когда я кончил.- Это целая поэма. Одиссея своего рода. Когда вы расширите свои познания в языках, вам непременно нужно изложить ваши похождения на латыни. На худой конец, на английском, хотя, откровенно признаюсь, я предпочитаю латынь. На ней, знаете ли, как-то внушительнее. Да, сударь, пошвыряла же вас судьба! Quae regio in terris [42] В каком только месте на земле (лат.). - в каком только шотландском приходе, переводя на народный язык, ни ступала ваша нога! К тому же вы обнаружили удивительную склонность попадать в ложные положения, но, в целом, с честью вышли из них. Этот ваш мистер Томсон, по моему мнению, конечно, натура дикая, кровожадная, но наделен, бесспорно, многими превосходными качествами. Хотя, сказать по правде, при всех его достоинствах я предпочел бы, чтобы он сейчас покоился на дне морском. Должен заметить вам, мистер Дэвид, этот господин намутил много воды. Но вы, разумеется, правы, что остались верны дружбе, ведь ваш друг помогал вам верой и правдой. Можно сказать, что он был вашим верным спутником, а не то для вас обоих дело обернулось бы виселицей. Но к счастью, самое худшее уже позади. Я полагаю, что ваши тяготы и лишения подходят к концу.

Рассуждая таким образом о моих приключениях, он выказывал столько юмора и добросердечия, что я едва удерживал бурный порыв признательности. Я так долго скитался среди полудикого люда, так долго спал под ненастным небом во всяких непотребных местах, что теперь, наслаждаясь дружеской беседой с этим джентльменом, облаченным в тонкосуконное платье, говоря фигурально, воспарил в эмпиреи. Но мои блаженные мысли всякий раз омрачались, когда опускал я взгляд на свои лохмотья, и тогда смущение овладевало мной с удвоенной силой. Мистер Ранкейлор угадал мои мысли. Встав с кресла, он крикнул слуге, чтобы тот поставил на стол еще один прибор для мистера Бальфура, который-де остается к обеду. Затем он повел меня в покои на второй этаж, где предо мною явились таз с водой, гребенка и мыло, а сверх того, долгожданное чистое платье, принадлежавшее сыну мистера Ранкейлора. Сопроводив все это латинской фразой, стряпчий оставил меня одного.

Придав себе благопристойный вид, я поглядел на себя в зеркало и, к несказанной радости моей, обнаружил, что нищий оборвыш Дэви канул в прошлое, вместо него смотрел на меня возродившийся Дэвид Бальфур. Впрочем, было притом и сильное чувство неловкости: как-никак, а платье на мне было с чужого плеча. Наглядевшись на себя вдоволь, я поспешил на лестницу, где меня дожидался мистер Ранкейлор. Поздравив меня с удивительным перевоплощением, он снова повел меня в свой кабинет.

- Прошу садиться, мистер Бальфур,- сказал он.- Ну вот, теперь, коль скоро вы стали немного похожи на самих себя, можно и потолковать о деле. Думаю, я вам сообщу кое-какие новости. Вы, верно, недоумеваете, каковы же были отношения между вашим отцом и дядей. Да, история эта удивительная и весьма щекотливого свойства. Мне, право, неловко вам ее изъяснять, ибо…- в сильном смущении проговорил он,- разгадка ее состоит… в одном любовном романе.

- Признаться, не могу постигнуть, как дядя при его-то наружности мог иметь историю подобного рода,- заметил я.

- Э, не скажите, мистер Бальфур. Ваш дядя ведь не всегда обладал такою наружностью. И что, быть может, вас удивит, он некогда был даже хорош собой - изящный, галантный кавалер! Люди на него заглядывались, выбегали из домов, чтобы только поглядеть, как он проезжает мимо на своем ретивом коне. Я сам был тому свидетель, и, скажу вам по правде, свидетель завистливый. Я ведь из простого роду и красотой никогда не блистал, а в молодые-то годы это очень многое значит. Как говорится: Odi te, qui bellus es, Sabelle [43] Ненавижу тебя, прекрасный сабинн (лат.). .

- Невозможно в это поверить. Это какой-то сон!

- Да-да,- с улыбкой продолжал стряпчий.- Причуды времени! К тому же у вашего дяди был недюжинный темперамент. Он подавал большие надежды. В 1715 году - что бы вы подумали? - он убежал из дому сражаться на стороне мятежников! Но ваш батюшка устремился за ним в погоню и, найдя его в придорожной канаве, воротил домой, multum gementem [44] Тяжко вздыхающего (лат.). , на потеху всей округе. Вскоре, однако, majora canamus [45] Будем петь далее (лат.). , надо же так случиться, оба юноши влюбились в одну молодую особу. Мистер Эбинизер, баловень судьбы, который был не однажды любим и на которого заглядывалась не одна барышня, был совершенно уверен в скорой победе, как вдруг, к ужасу своему, обнаруживает, что обманулся. Случилось нервическое расстройство. Вся округа над ним потешалась. То он лежал в постели и заливался слезами в окружении сердобольных домочадцев, то мотался из трактира в трактир, спьяну изливая горе свое первому попавшемуся собутыльнику. Ваш батюшка, мистер Дэвид, был человек добрый, но - увы! - очень мягкий и слабодушный. Блажь вашего дядюшки он принимал всерьез и чувствовал себя кругом виноватым. И вот в один прекрасный день - с вашего позволения будет сказано - он решил отступиться от своей возлюбленной. Но она, однако ж, была не глупа - от нее-то вы и унаследовали свой здравый смысл,- роль игрушки ее не прельщала. Однажды батюшка ваш и дядя пали перед ней на колени, прося разрешения своей участи. Это было в августе. О боже, подумать только: в тот самый год, когда я окончил колледж и вернулся домой. Да, представляю себе, какая это была потешная сцена.