Роберт Стивенсон - Похищенный. Катриона (Романы)

- Чертовски тяжкое! - вскричал он.- Потому-то я и смотрю на тебя с уважением: ты-то не Стюарт, а впутался в стюартовские дела. И не знаю уж, чего ради. Разве что из чувства долга.

- Надеюсь, что так,- ответил я.

- Ну,- сказал он,- это прекрасное качество. Однако вернулся мой писец, и с вашего разрешения мы сейчас пообедаем втроем. А после я пошлю вас к одному очень достойному человеку, который счастлив будет взять вас жильцом. И набью тебе карманы из твоей же сумки. Ведь дело это обойдется подешевле, чем ты думаешь. Даже и наем судна.

Я показал ему глазами, что писец все слышит.

- Робби можешь не опасаться,- сказал он.- Он ведь тоже Стюарт, бедняга! И помог переправить больше французских рекрутов и странствующих папистов, чем у него волос на голове. Робин как раз и занимается этой частью моих дел. Кто у нас сейчас есть, Роб, чтобы сплавить за море?

- Энди Скугел на «Чертополохе». На днях я видел Хозисона, но он вроде бы потерял свой бриг. Ну, еще Там Стоубо, только я за Тама поручиться не могу. Я видел его с очень странными людьми, и, если это кто-то важный, про Тама лучше забыть.

- Его голова оценена в двести фунтов, Робин,- сказал Стюарт.

- Ого! Не Алан ли это Брек? - воскликнул писец.

- Алан и есть,- ответил его хозяин.

- Ветры небесные! Серьезное, значит, дело. Так я с Энди потолкую. Энди тут самый подходящий.

- Как вижу, дело не из легких,- заметил я.

- И не говорите, мистер Бальфур,- сказал Стюарт.

- Ваш писец назвал одну фамилию,- продолжал я.- Хозисон. Наверное, тот самый Хозисон, шкипер брига «Ковенант». И вы ему доверяете?

- С вами и с Аланом он обошелся не очень по-хорошему,- сказал мистер Стюарт.- Но я его знаю с другой стороны. Возьми он Алана на борт по договору, так все условия выполнил бы свято. А ты как думаешь, Роб?

- Честнее шкипера, чем Эли, для таких поручений не найти,- ответил писец.- Я бы положился на его слово, будь это даже шевалье или сам аппинский убийца,- добавил он.

- Это же он доктора привез, верно? - спросил мистер Стюарт.

- Он самый,- подтвердил писец.

- И по-моему, он его и назад отвез? - продолжал Стюарт.

- Да, и с сумкой, полной золота! - воскликнул Робин,- И Эли про нее знал!

- Что же, видимо, правильно судить человека не так-то просто,- сказал я.

- Про что я позабыл, когда вы сюда пришли, мистер Бальфур,- заключил стряпчий.

На следующее утро, едва я проснулся в своем новом жилище, как тотчас вскочил, надел свой новый костюм, наспех позавтракал и отправился в путь. Я мог надеяться, что с Аланом все сойдет благополучно, но добиться чего-нибудь для Джеймса было много труднее, и меня тревожила непрошеная мысль, что эти попытки и правда мне дорого обойдутся, как предупреждали все те, кому я открывал свое намерение. Мне чудилось, что я поднялся на вершину горы только для того, чтобы броситься вниз, что я прошел через столько тяжких испытаний, стал богатым, вернул себе свое положение, облачился в городскую одежду, обзавелся шпагой - и все для того лишь, чтобы в заключение покончить с собой, причем худшим из возможных способов - отправившись на виселицу за государственную измену.

«Ради чего?» - спросил я себя, когда свернул с Хай-стрит на север у Лит-Уайнда. «Чтобы спасти Джеймса Стюарта»,- ответил я себе тотчас. И конечно, воспоминания об его отчаянии, о воплях его жены и о словах, которые вырвались у меня тогда, сильно на меня влияли. Но я тут же подумал, что сыну моего отца все равно (во всяком случае, должно быть все равно), умрет Джеймс в своей постели или на эшафоте. Да, бесспорно, он родич Алана, но даже ради Алана лучше всего не вмешиваться и предоставить королю, его светлости герцогу Аргайльскому и воронам разделаться с его родичем на их лад. Не забыл я и того, что, пока нам троим грозила равная опасность, Джеймса не слишком заботило, что будет с Аланом или со мной.

Затем мне пришло в голову, что я действую во имя правосудия, и я подумал, какое это прекрасное слово, и потому (раз уж политикой мы занимаемся в ущерб друг другу) важнее всего справедливость и правосудие, казнь же любого невинного человека наносит рану всей общине. Затем совесть начала приводить свои доводы: пристыдила меня за то, что внушаю себе, будто и правда забочусь о столь высоких материях, тогда как я всего-навсего тщеславный мальчишка и, наговорив Ранкейлору и Стюарту того и сего, теперь из тщеславия же стараюсь показать, будто это не было пустым хвастовством. Тут она ударила меня другим концом палки и обвинила в хитренькой трусости: ценой небольшого риска купить себе полную безопасность. Ведь до тех пор, пока я сам не явлюсь к властям и не докажу своей невиновности, я ежечасно могу столкнуться с Мунго Кэмпбеллом или с кем-нибудь из подручных шерифа, меня узнают и уж тогда за волосы притянут к аппинскому убийству. Если же мои добровольные объяснения будут приняты, дышать мне потом будет гораздо свободнее. Впрочем, когда я рассмотрел этот довод со всех сторон, то пришел к выводу, что постыдного в нем нет ничего. Что же до остального… «Есть два пути,- подумал я,- и оба ведут в одно и то же место. Несправедливо, если Джеймса повесят, когда я могу его спасти; и я окажусь смешным, если, наговорив столько звонких слов, затем ничего делать не стану. Джеймсу Гленскому очень повезло, что я заранее нахвастал, да и мне это пошло впрок, потому что теперь я вынужден поступить достойно. Я отныне джентльмен, притом богатый, и скверно будет, если окажется, что джентльмен я только по названию». Но тут же я рассудил, что такие мысли отдают языческим духом, и мысленно помолился, прося о мужестве, которого мне может недостать, и о том, чтобы я незамедлительно исполнил свой долг, точно солдат, идущий на битву, и вернулся целый и невредимый, как возвращаются многие.

Такой ход рассуждений придал мне решимости, хотя отнюдь не заставил закрыть глаза на окружающие меня опасности или забыть о том, что мне (если я не отступлюсь от своего намерения), быть может, скоро придется, спотыкаясь, взбираться по лестнице на помост с виселицей. Утро выдалось ясное, но дул восточный ветер, и от него по жилам у меня пробегал холодок, напоминая об осени, опавших листьях и мертвецах в могилах. Какая будет дьявольская штука, если мне суждено умереть как раз тогда, когда в моей судьбе произошел счастливый поворот,- да еще из-за людей мне чужих! На вершине Колтон-Хилла мальчишки с веселыми криками запускали воздушных змеев, хотя обычное для этой забавы время еще не настало. Змеи были превосходно видны на фоне неба, и я начал следить за самым большим, который ветер поднял выше всех остальных, а потом он вдруг упал в вереск. И я подумал: «Вот с Дэви все и кончено!»

Моя дорога вела через Мутер-Хилл у околицы деревушки среди полей на его склоне. В каждом доме там жужжали прялки, в садах гудели пчелы, а соседи на крылечках переговаривались на каком-то неизвестном мне языке. Позднее я узнал, что это была Пикардия, деревня, где французские ткачи трудились на Льняную компанию. Там я спросил дорогу на Пилриг, куда я направлялся, и, продолжив свой путь, вскоре очутился перед виселицей, на которой покачивались двое мужчин в цепях. По обычаю, трупы окунули в деготь, ветер поворачивал их, цепи позвякивали, и птицы с криками вились вокруг этих жутких чучел. Внезапно увидев такое наглядное воплощение моих страхов, я был не в силах оторваться от ужасного зрелища и впивал, впивал мучительную тревогу. Я подходил к виселице то с одной, то с другой стороны и внезапно заметил за одним из столбов старуху, похожую на ведьму. Она кивала и разговаривала вслух сама с собой, сопровождая это ужимками и улыбочками.