Худайберды Тухтабаев - Золотой выкуп

— Хорошо, — начал подниматься с места следователь, давая понять, что разговор окончен. — Я предупрежу тюремную администрацию, чтобы вас нормально кормили. Конвой, увести заключенного.

Протест следователя ни в тот день, ни в последующие не был принят во внимание. Все, начиная от полицмейстера и кончая генерал-губернатором Туркестана, хорошо знали, что Намаз, сын Пиримкула, дважды совершал дерзкие побеги из тюрьмы, а в бытность на свободе многократно выходил живым-невредимым, уводя и свою банду, из самых немыслимых, отчаянных положений.

Правда, хотя кандалов не сняли, в те дни случилось несколько событий, которые заметно улучшили настроение Намаза. Намазу довелось повидаться со всеми соратниками, взятыми под стражу: следователь устроил им очную ставку в надежде раскрыть их взаимоотношения с Намазом, что должно было сыграть определенную роль в деле. Однако, к досаде господина Владимирова, многие джигиты заявили, что человека, представленного им неким Намазом, сыном Пиримкула, видят впервые в жизни и никаких общих дел с ним не имели. «У каждого из нас свои обиды, мстить за которые мы поднялись без чьего-либо наущения», — убеждали они, всячески стремясь отвести от Намаза хотя бы часть страшных обвинений.

В один из дней, когда борьба на следствии разгоралась все сильнее, с Намазом опять заговорил надзиратель, сопровождавший его в зиндан.

— Намазбай, тебе привет от жены, — проговорил он без всякого выражения в голосе.

Намаз, хоть сам и собирался поговорить с Усачом при первой же возможности, которая, впрочем, до сих пор не выдавалась, поначалу так опешил, что ничего не смог ответить.

— Сестра твоя Улугой тоже в Самарканде, — продолжал Усач спокойно.

— Серьезно? — На этот раз Намазу удалось заглянуть в глаза надзирателя.

— Зять твой, тесть и еще русский парень, который всегда ходит в узбекской одежде, Назар Матвеевич, кажется, его зовут, — все находятся в городе. Ищут возможность спасти тебя.

— Кого еще ты видел, хороший человек?

— Мало ли кого, — уклонился от прямого ответа Усач. — Ты от меня узнал то, что тебе следует знать.

— Понятно. И на том спасибо, — кивнул Намаз. — А как тебя зовут, хороший человек?

— Для тебя это не имеет никакого значения, — опять ответствовал надзиратель. — А имеет значение вот что. Ты должен растянуть следствие как можно дольше. Делай все, что можешь. Изобрази даже, что сошел с ума, лишь бы следствие не завершили и дело не передали в суд. Нам необходимо выиграть время.

— Ты, конечно, не скажешь, чья это воля?

— Выберешься отсюда — сам узнаешь. Начинай действовать, не откладывая. Только смотри не вызови подозрений.

Навстречу им показались стражники.

— Все остальное потом, в камере, — успел шепнуть Усач.

Глаза Намаза уже привыкли к полумгле темницы, ему казалось даже, что здесь он видит лучше, чем при солнечном свете.

Едва захлопнулась дверь, Намаз быстрым взором окинул клетушку, где каждая трещинка на стене, каждый бугорок на глиняном полу, — все-все было ему уже знакомо до отвращения. Взгляд узника не мог остановиться ни на чем. Пусто было и под соломенным тюфяком. Неужто Усач так жестоко подшутил над ним, намекнув, что в камере его что-то ждет? Не может того быть, ведь надзиратель сообщил ему, что происходит на воле, передал привет от жены и родных. Скажем, к ним он как-то еще мог втереться в доверие, но провести хитроумного Назарматвея не такое уж легкое дело. Тут быстренько обожжешься! Назарматвей не стал бы показываться провокатору, тем более представляться своим именем-отчеством, но Усач ведь так и сказал: «…Русский парень, который всегда ходит в узбекской одежде», и имя назвал! Постой-постой, еще что-то важное сказал полицейский, а он, Намаз, упустил в радостном волнении. Что же это было? Одно слово, одно-единственное, но главное… Какое же? «Потом»! Усатый полицейский сказал: «…Потом, в камере»!

Значит, Усач придет в камеру. Что-то принесет или еще что-то скажет. Какое счастье, Насиба жива, находится на воле! Как она, интересно, управляется с ребенком? Тяжело, наверное, одной, в чужих краях, с бедою горькой в душе… Хорошо хоть, Улугой рядом… Сестра… Бросила на произвол судьбы детей своих малых, поехала в дальнюю даль, чтобы узнать, жив ли брат Намаз, каково ему в неволе!

И верный друг Назар Матвеевич тоже здесь. Назарматвей не мог приехать один, с ним наверняка верные джигиты, готовые пойти ради друзей в огонь и воду. Выходит, на воле не сидят сложа руки, действуют вовсю, чтобы вызволить своих друзей из темниц. Выходит, существуют еще на свете верность, доброта, дружба, любовь…

Дверь темницы с грохотом открылась, Намаз, задумчиво шагавший из угла в угол, поспешно оглянулся. Он надеялся увидеть усатого полицейского. Но вместо него в камеру просунулся стражник-узбек.

— Принимай ужин, Намаз! — крикнул он громко.

Ужин был обернут в клетчатый платок.

— Вначале достаньте штуку из-за моей пазухи, — быстрым шепотом произнес стражник. Намаз вынул «штуку», завернутую в рогожу, сразу почувствовав ее железную тяжесть. Стражник положил еду на пол и поспешно удалился.

Намаз лихорадочно развернул рогожу: сверкнуло лезвие остро наточенной теши [44] Теша́ — инструмент типа топорика с лезвием, насаживаемым поперек топорища. примерно в две ладони! Не держи Намаз в собственных руках это орудие, он наверняка ущипнул бы себя, чтобы проверить, не сон ли он видит. Но вот она, теша, острая, с гладко отполированной ручкой. А что можно делать ею? Копать, рубить, а обратной стороной лезвия, обухом, пользоваться как молотком. Задача ясна: друзья на воле пришли к заключению, что он должен делать подкоп. Но какой, в какую сторону, ведь он, Намаз, даже предположительно не знает, в каком месте находится его зиндан. Это во-первых. Во-вторых, куда он будет девать землю, которую вынет? Друзья ничего ему об этом не сообщили. И почему тешу принес не сам Усач, а этот грубоватый с виду парень-стражник?

Намаз подошел к обитой железом двери и громко постучался.

— В чем дело? — раздался голос стражника, приносившего ужин.

— Что-то живот скрутило! — крикнул Намаз.

Медленно шагая по тюремному двору, Намаз зорким взглядом оглядывал, запоминая, общее строение тюрьмы, здания, примыкавшие к нему. Его зиндан находился в той стороне, где стояли строеньица кухни и дровяного сарая. От стены тюрьмы до крепкого глинобитного забора, опоясывавшего «Приют прокаженных», было около пятидесяти шагов, не меньше. Поскольку зиндан Намаза находился на полметра ниже основания тюремной стены, если вести подкоп прямо, можно будет, минуя снизу кухню и дровяной склад, выйти к подножию холма, уже за тюремным забором.