Худайберды Тухтабаев - Золотой выкуп

Карательный отряд капитана Петра Широкова, располагавший двумя полевыми пушками, шел быстрым маршем из Джумабазара в Янгикурган. Высланные вперед дозорные сообщили, что вблизи «Одинокой чайханы» замечено передвижение конников. Петр Широков, не сомневаясь, что это намазовский отряд, сошел с дороги и занял позицию вниз по течению реки. А потом разрядил пушки по нукерам дахбедского волостного, которые потеряли пятерых человек, а сам Мирзо Кабул вылетел из седла, отделавшись, правда, легким испугом.

Путаница длилась недолго. Капитан быстро определил, что это не намазовский отряд, и перенес огонь пушек и винтовок на чайхану и крупорушку.

Теперь Намазу было трудно куда-нибудь прорываться под непрекращающимся огнем неприятеля. Не видя сопротивления, нукеры и солдаты продвинулись вперед. Пушки молчали. Верно, капитан Широков боялся опять попасть в своих.

Мстители ждали, не открывая огня. Каждый из них хорошо понимал, насколько серьезно создавшееся положение, и каждый по-своему воспринимал это.

«Самонадеянный осел! — скрипел зубами Арсланкул. — Нужно было задерживаться так долго в этой вонючей чайхане?! И для чего? Чтобы справить свои делишки!.. Еще совещание затеял, проповедь гяура-уруса начал читать! Ишь, чего захотел: связать нам руки-ноги! У-у, ненавижу! Так и снял бы его голову с плеч, рука бы не дрогнула!»

«Кто знает, если бы не этот бесконечный дождь, мы бы сюда и не сунулись, а обретались, как всегда, в безопасных тугаях, — размышлял дядюшка Абдукадырхаджа. — А вообще, на все воля аллаха… Угодно было создателю, чтоб мы попали в окружение, вот и попали…»

«Чего это он вздумал занимать оборону? — кипятился Шернияз. — Надо было клинки наголо и рвануть вперед, глядишь, и прорвались бы! Не люблю вот так лежать да ждать, что дальше случится…»

— Шахамин-ака! — окликнул он соседа.

— Что скажешь, лев-джигит?

— Надо бы атаковать их, а? Как вы думаете?

— Я полагаю, Намазбай ведь, наверное, замыслил что-нибудь. Он не даст нам погибнуть зазря. Потерпеть надобно, Шер.

Хайитбай лежал, крепко уперев приклад винтовки в плечо, дышал часто-часто, стараясь унять волнение.

— Хайит! — позвал друга неугомонный Тухташбай.

— Чего тебе?

— Ты куда обычно целишься: в живот или голову?

— Помолчи лучше.

— Скучно мне что-то. Слушай, если меня убьют, похороните вместе с винтовкой, ладно?

— Дурак!

Вдруг раздались крики, свист, гиканье, топот копыт — конники пошли в атаку, веером охватывая защищаемые намазовцами строения. Вот они все ближе, ближе.

— Огонь! — скомандовал Намаз. Грохнул дружный залп. Четверо солдат вылетели из седла. На них наскочили следовавшие сзади кони, образовалась куча мала.

— Огонь!

Атаковавшие повернули назад. Вслед им продолжали греметь выстрелы.

Наступила грозная тишина. Затем ее нарушил грохот вновь заговоривших пушек. Один снаряд угодил в крышу чайханы, разрушив ее наполовину. Со свистом разлетались осколки. Выхода не было. Вернее, был один-единственный…

Намаз приказал всем спускаться в крупорушку. Крыша ее была покрыта поверх поперечных балок вязанками камыша, так что проделать дыру оказалось делом нетрудным. Пока спускали в нее убитых и недавно появившегося в отряде парнишку с оторванной ногой, Намаз выдрал с крыши несколько снопов камыша, сбросил в крупорушку. Потом спрыгнул вниз сам. Снаряды продолжали с грохотом взрываться вокруг. И за это Намаз теперь был благодарен капитану Широкову: пока шла стрельба из пушек, солдаты и нукеры не пойдут в атаку, а Намаз должен использовать это время для осуществления своего внезапно возникшего плана.

Намаз с группой здоровых джигитов разобрал пол крупорушки, под которым с угрожающим шумом неслась черная вода. Люди работали быстро и молча, лица их посветлели. Между тем были готовы и камышовые трубки. Снаружи продолжали разрываться снаряды.

— По одному прыгайте в воду! — приказал Намаз. — Дышите через камышинку. Наверх не всплывать!

Через четверть часа, когда солдаты и нукеры, пользуясь покровом сгустившегося тумана, подползли ближе к строениям и с громкими воплями бросились вперед, им никто не ответил. Ворвавшись в крупорушку, они обнаружили четыре трупа, уложенных у стены и аккуратно прикрытых чапанами. Под проломленным полом билась, шумела черная вода. Подоспевший тут капитан Петр Широков долго глядел на эту черную дыру, потом покачал головой, криво усмехаясь:

— Да-а, изворотливый шакал этот Намаз, ничего не скажешь!

Кишлак Дахбед мигом облетела весть о том, что Заманбека, сына Хамдамбая, вышедшего во двор по нужде, увезли какие-то люди, что Мирзо Кабул со своими нукерами, рыскавший вблизи Джайидиваны, обнаружил похитителей, намазовских джигитов в «Одинокой чайхане», где произошла стычка и Мирзо Кабул потерял восемь человек убитыми, а Намазу удалось скрыться.

На отдельной арбе Мирзо Кабул привез останки Заманбека.

Большинство нукеров Мирзо Кабула были сынками баев и состоятельных людей Дахбеда, так или иначе связанных с Хамдамбаем. Садясь на коня, каждый из них надеялся добыть голову Намаза-вора и получить за нее обещанную властями награду — столько золота, сколько весит эта голова.

Три дня сотрясали Дахбед плач и стенания, раздававшиеся в домах погибших.

Хамдамбай проводил сына в последний путь из своего дома в Маргилантепе, со строительства которого и началась история намазовского бунта.

На третий день в Каттакургане прошли первые поминки. Вой и плач, как велит шариат, враз прекратились. Хамдамбай удалился во внутренние покои, влез с ногами в сандал и предался своему горю. Все вокруг ходили на цыпочках, боясь нарушить печальное одиночество бая-бобо, говорили шепотом, казалось, весь дом вымер и нигде не осталось живой души.

Хамдамбай не мог остановить течения печальных мыслей. «О мой создатель, — думал он, покачивая головой, — что я такого натворил, что ты оделил меня такими черными днями?! Лишил любимого дитя… Сделал несчастнейшим человеком. Ты сам создал своих рабов богатыми и бедными, властительными и никчемными, так почему теперь сеешь между нами ненависть? Разве не ты дал моей душе неуемную жажду богатства, власти, наградил силой, энергией, твердостью руки, дабы я мог употребить их себе во благо? Почему же ты, вложивший в мои руки несметные сокровища, теперь мешаешь сохранить их в целости? Почему ты натравил на меня босяков и подлую чернь? Ведь я всю жизнь держу уразу, совершаю все пять молитв на дню, положенных истому мусульманину, охотно отдаю очистительную милостыню в пользу бедных, выплачиваю подати, ходил в Мекку, чтобы поклониться святым мощам пророка Мухаммеда, — так почему ты опять и опять подвергаешь меня жестоким испытаниям?! Почему не оборотишь наказующий меч свой против настоящего преступника — Намаза-вора? Ведь это именно он отступился от праведного пути, растоптал все святыни ислама, позорно избивает твоих верных слуг — ишанов и мулл, так почему не накажешь этого проклятого гяура?!. А, знаю, ты хотел, чтобы я сам его наказал, и теперь караешь меня за то, что я медлил… Я должен был давно казнить гяура, который превратил мечети в конюшни, а обители святых — в пристанище своих разбойников. А ведь сказано в Коране, что месть для правоверного долг, святая обязанность. Выходит, о всевышний владыка, ты сам зажигаешь огонь мести в моей груди. О, я отниму жизнь, кровь пролью за кровь. За сына моего, любимого Заманбека, за кровь его, оросившую землю, я вырежу весь намазовский род! Заманбек мой, продолжение дел моих, советчик мой мудрый, спи спокойно. Я отомщу, сын мой. Ты стал шахидом, защищая веру, меня, но жена твоя осталась вдовою, сладкие, словно мед, детишки твои — сиротами… Мужественным ты был, смелым, львом среди львов, и ты покинул светлый мир! Сам аллах велел отомстить за тебя, и я — клянусь! — сторицею воздам твоим убийцам…»