Худайберды Тухтабаев - Золотой выкуп

И Намаз, взяв с собой Назармата, Арсланкула и Авазшера, отправился на главный сайилгах [50] Сайилгах — место гуляния. края, которым издревле служила открытая степь вблизи Каттакургана, сплошь покрытая цветущими тюльпанами. В день навруза сюда стекались жители близлежащих волостей. Выстраивают лотки торговцы сладостями, разбивают свои палатки лицедеи, фокусники и шуты, возводят трапеции дарбозы — канатоходцы. Устраиваются скачки, купкари — конные игрища, на которых участники стараются вырвать друг у друга козлиную тушу, мерятся силой знаменитые курашчи. По ночам пылают бесчисленные факелы, вокруг костров задаются пиршества с участием музыкантов и танцоров.

В сайилгахе народу видимо-невидимо. Кипит-бурлит базар, воздух сотрясает рев карнаев и сурнаев, лотки кондитеров облеплены разнаряженными детишками, дудящими в деревянные дудочки, свистящими в свистульки. К помосту каттакурганского кукольника и вовсе не пробиться. Иные смотрят представление, не сходя с коня или осла, иные взгромоздили детей на плечи, чтобы было лучше видно. Кукольника самого не видать — он скрыт белой занавеской, над которой развертывается действо…

Намаз и его друзья медленно ехали по сайилгаху. Празднующие сидели группами: семьями, кишлаком. Возле составленных ими кругов кипели казаны над очагами, источая ароматы. Богачи располагались особняком, вольготно возлежали на ярких ахалтекинских коврах, цветастых шелковых тюфяках. Кое-где наигрывала музыка, слышалось пение.

Проезжая мимо одного из кругов, Намаз невольно натянул поводья коня. Сердце его встрепенулось. «Неужели это голос Шернияза? Разве он не погиб? Разве может быть другой такой голос?! Так умел петь один лишь Шернияз, только Шернияз!»

Намаз поспешно соскочил с коня и, передав повод Авазбеку, приблизился к кругу, откуда доносилось пение. Поющий, видимо, заметил, что заинтересовал проезжавших конников, продолжал петь с еще большим воодушевлением, держа у рта глиняное блюдце и постукивая по нему ногтями.

Песня звучала по-таджикски, но слова были те же, что сочинил когда-то на ходу, играючи, Шернияз. Видно, и слушатели Шерниязовой песни были таджики — жители одного из близлежащих таджикских сел.

— Да ниспошли аллах тебе здоровья!

— Мед твоему языку! — восклицали они то и дело.

Бедный люд собрался здесь, ясное дело. На дастархане — лепешки из джугары, несколько горстей сушеного урюка и изюма. Чай разливают прямо из черных кумганов. В сторонке к наспех вбитым в землю колышкам привязаны ослы. Оглобли арб нацелены в небо.

Певец вел свою песню к концу, как бы собирая мелкие волны в мощный водопад, чтоб низвергнуть его в невидимую бездну. У парня были такие же глаза, как у Шернияза, и брови, и овал, и цвет лица, и нос, и подбородок, и усы… Только был он гораздо моложе, чем Шернияз.

Намаз понимал не все слова песни, но он видел, что она доходит до самых глубин души слушателей, даже непоседы-мальчишки сидели словно пригвожденные к месту.

Песня смолкла.

— Хвала тебе, братишка, молодец! — подошел Намаз к певцу. — Как тебя зовут?

— Давлатнияз, — потупился юноша, смущенный вниманием незнакомого человека.

— И имя твое прекрасно, Давлатнияз, и песня. По-узбекски понимаешь?

— Немного.

— Хорошо, что украсил своим несравненным пением праздник земляков, а не позарился на жирные блюда на байских дастарханах. Так же поступай и впредь. У тебя что, нет дутара?

— Дутар, ака, не по карману даже людям побогаче меня.

— Авазбек, — подозвал Намаз джигита, слушавшего песню поодаль, не слезая с коня. — Выдай юноше денег на дутар. И всем сидящим здесь раздай по целковому, чтобы и у них праздник был как праздник. Какой же навруз с лепешками из джугары да горстью сушеных фруктов?!

В дальнем конце круга на ноги поднялся высокий, густобородый человек с младенцем на руках и поспешно направился к Намазу.

— Гость, я вас узнал! — воскликнул он, не совсем верно выговаривая узбекские слова. — Вы — Намазбек, уверен, что не ошибся. Вы бывали у нас. Еще поколотили тысячника Кадыркула. Отменили налог на воду.

— Так вы из кишлака Пайинав?

— Совершенно верно. Присаживайтесь, Намазбек, будьте нашим дорогим гостем. Не побрезгуйте бедным дастарханом.

— Спасибо, — приложил руку к сердцу Намаз. — Но мы очень спешим.

— Тогда возьмите этого младенца на руки, — попросил незнакомец, — поцелуйте его. Авось вырастет таким же добрым богатырем, как вы!

Намаз взял испуганного ребенка.

— Как зовут вашего палвана?

— В лучших надеждах наречен Намазом.

— О-о, да мы тезки! — обрадовался Намаз. И ребенок, будто тоже признав его, вдруг обнял Намаза за крепкую загорелую шею. Присущий лишь малым детям запах вскружил голову. По сердцу палвана разлилась сладостно-щемящая волна.

— Чем вы занимаетесь? — спросил он бородатого.

— Ткач я, ака.

— Бязь ткете?

— Слава богу, бязь.

— Сколько у вас детей? — задавал Намаз ничего не значащие вопросы, не желая так скоро расстаться с прижавшимся к нему ребенком.

— Двенадцать человек, мой бек.

— Ого, расплодились же! — улыбнулся Намаз. — Как вам удается прокормить столько ртов?

— С божьей помощью, бек. Малые дети — на улицу не выгонишь. Семеро из них — дочки и сыновья старшего брата, рано покинувшего земную юдоль.

— Авазшер! — позвал Намаз. — Подай сюда моего коня.

Когда Аваз подвел коня, Намаз усадил в седло мальца, поддерживая его под мышки.

— Говорят, конь принадлежит тому, кто на нем сидит, — проговорил он. Потом добавил громче: — Это твой конь, братишка Намазбек. Дай аллах, чтобы ты не знал в жизни горя, вырос здоровым джигитом, всегда помогающим слабым.

Празднество набирало силу. Грохотали дойры, выли карнаи, сурнаи: начинались скачки.

— Намаз, пора уходить, — подъехал к предводителю Назарматвей.

— Как уходить? А купкари?

— Нет, пора уходить, дружище, — повторил Назармат. — Что-то неспокойно у меня на душе. Ты не думай, что здесь нет полицейских ищеек. Одного пса я, кажется, уже видел. Ускакал в сторону Каттакургана.

— Давно? Что ж ты мне сразу не сказал?

— Ты песню слушал. Не хотел портить тебе настроение.

— Арсланкул-ака, — подобрался Намаз, — в сторону Каттакургана ушел всадник. Догоните его. Если это полицейский соглядатай — уберите его потихоньку. Потом загляните к нашим людям. Они дадут вам кое-какие сведения. Авазшер, давай мне своего коня. Сам пересядь к Назару. Нам пора к своим. Погуляли — хватит.

Стоянка мстителей тоже была превращена в небольшой сайилгах. За широко расстеленными дастарханами расположились намазовцы, чабаны с детьми на руках. Второй год в краю свирепствовал жестокий голод. Джигиты Намаза хорошо знали об этом. Поэтому гостям подавались чаши шурпы погуще, с куском мяса побольше, а плов — пожирнее. У казанов колдовали сами же намазовцы — многие из них выросли при состоятельных хозяевах: умели и готовить, и лепешки печь, и корову доить, и двор мести.