Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

– Давайте так: вы придете ко мне сегодня вечером, и мы сделаем окончательный расчет.

Ян объяснил ситуацию. Месяц назад он приобрел за большие деньги луковицу «семпер августус». Садовод, который ее вырастил, мистер ван Хогхеланде, до сих пор в глубокой тайне хранил луковицу у себя.

– Вы знаете, как менялась стоимость этого сорта в последние дни? – Ян возбужденно повысил голос. – Сначала цена удвоилась, потом снизилась, а вчера, если верить полученной мной информации, взлетела вчетверо и сегодня утром еще выросла!

Но на доктора его слова не произвели впечатления. Он сидел, молча сплетая и расплетая пальцы.

– Так вот, я пойду и заберу свою луковицу, – продолжил Ян. – На Петушьем рынке есть несколько торговцев, готовых купить ее в любой момент. В конце дня деньги будут у вас!

В дверь постучали. Геррит вернулся с каким-то пареньком. Ян не сразу узнал его.

– Я пришел забрать деньги за билеты, – заявил парень.

– Какие билеты? – удивился Ян.

– За билеты в Батавию, на «Императрицу Востока».

– Но мы договорились, что я заплачу в день…

– Хозяин сказал, что поскольку вы уплывете на рассвете, надо заплатить сейчас.

– Так вы уезжаете? – резко спросил доктор.

– И больше не вернется, – вставил Геррит.

– Ладно, ладно! Я все устрою. – Ян повернулся к доктору: – Приходите сегодня в шесть. К тому времени у меня будут деньги.

Наступило молчание. Доктор Сорг посмотрел на художника, на собранные вещи в комнате и на нетерпеливо ждущих кредиторов.

– Я бы предпочел подождать здесь, – произнес он, – если вы не возражаете.

– Что? – воскликнул Ян.

– При всем уважении, учитывая особенности моей работы… и тип людей, с какими приходится иметь дело… я думаю, вы понимаете… Предосторожность не помешает.

– Вы боитесь, что я удеру? – Ян не верил своим ушам. – Вы это хотите сказать? Я сбегу, не расплатившись?

Врач пожал плечами:

– Я не хотел бы ставить вопрос таким образом…

– Вы мне не верите?

– Не принимайте это на свой счет. Просто мне будет гораздо спокойнее, если мы с вами останемся дома, а за своей… вещью вы отправите слугу.

Ян вскочил.

– Тогда почему бы вам не пойти со мной? – Он шагнул к двери. – Если вы не хотите упускать меня из виду, пойдемте все вместе. Втроем.

– Мне сказали, что я должен оставаться с вами, – возразил парень. – Не уходить из дома, пока не получу деньги. Такие мне дали указания.

Ян переводил взгляд с одного посетителя на другого. Доктор Сорг рассматривал свой рукав. Парень комкал в руках шляпу, словно пытаясь слепить из нее пирожное.

– Пошлите своего слугу, – произнес доктор. – Тогда мы сможем благополучно завершить… наше дельце.

Ян тяжело опустился на кровать. Геррит с его вечно помятой физиономией и простоватым видом озадаченно поднял брови. Он не понимал, что происходит, но был огорчен тем, что у хозяина возникли проблемы.

Скверное дело. Ян мог бы доверить Герриту свою жизнь, но… Геррит ждал его решения, все остальные тоже. Ян отвел слугу в кухню.

– Геррит, ты слышал, что сказал этот парень. Я хочу дать тебе одно поручение. Его надо выполнить срочно. Никаких задержек, понимаешь? Считай, что это последняя услуга, о какой я тебя прошу, – в память о прежних временах.

Тот кивнул:

– А что я д-д-должен делать?

Он всегда говорил с запинкой, словно язык с трудом умещался у него во рту. Ян лихорадочно соображал. Главное, чтобы Геррит не догадался об огромной ценности пакета, который ему предстояло доставить из дома Класа ван Хохгеланде. Художник с ужасом представлял, что может сделать Геррит – его преданный и честный Геррит, – если поймет, что у него в руках сумма, на которую можно купить целый дом на Принзенграхт. Тут и святой не устоит. Даже если слуга не сбежит с его луковицей, у него возникнет сильное искушение похвастаться. Ян уже воображал, как Геррит встречает компанию своих приятелей-пьяниц, тычет пальцем в сверток и с ухмылкой говорит: «Ни за что не догадаетесь, что у меня тут за штука». Если луковицу не украдет Геррит, вероятно, что это сделает кто-нибудь другой. Дружки у него были еще почище тех, с какими водился Ян.

Значит, надо придумать какое-нибудь дополнительное поручение, которое замаскирует главную задачу. Ян сунул деньги в руку Геррита.

– Во-первых, купи мне красок – я составлю тебе список. Во-вторых, мне нужно полдюжины коричных пирожных, чтобы угостить этих господ. Сходи за ними в лавку. Кроме того, ты должен доставить мне пакет. Я дам тебе адрес. – Ян дрожащей рукой написал пару строк на листке бумаги. – Это в Сарфатистраате, на другом конце города. Сделаешь?

Слуга кивнул.

– Только сразу возвращайся обратно!

– Да, господин.

Геррит повернулся к двери. Ян похлопал его спине, словно отец, впервые отправлявший сына в большой мир.

Художник встал у окна и смотрел, как Геррит ковылял по улице. По крайней мере, он шел в верном направлении.

«В руках этого человека моя жизнь», – подумал Ян.

Коренлис писал извещение о смерти жены. «Тринадцатого числа сего месяца, в одиннадцать часов вечера, моя возлюбленная супруга София, по воле всемогущего и всемилостивейшего Господа, после продолжительных родов покинула сей грешный мир и вознеслась в блаженство вечной жизни…»

На этой фразе он остановился. Ему вдруг стало ясно, что он полностью утратил веру. Написанные им слова являлись всего лишь значками на бумаге – набором благочестивых выражений, значивших не больше чем счет за штуку полотна или кипу хлопка. Даже меньше. Они были вовсе лишены смысла.

Бог не существовал. Вера Корнелиса, недавно возродившаяся к жизни, угасла окончательно. Шестьдесят лет он платил свои долги: слезами, раскаяниями, страхом, – и что получил взамен? Какова отдача от его вложений? Две мертвые жены и два мертвых сына. Разве это честная сделка?

Всю жизнь пасторы и проповедники пугали прихожан. «Бог тебя накажет! Несчастный грешник, Он видит все твои поступки! Трепещи, тебя ждет адское пламя и вечное проклятие!» В детстве, слушая их, Корнелис даже обмочил штаны. Они восставали против театральных представлений, курения табака, утреннего кофе, субботних прогулок, любых удовольствий и развлечений. Против самой жизни.

А кто они были, эти жалкие существа с тощими волосами и скрипучими голосами? Какое имели право запрещать ему что-либо? Что они вообще знали о нем? И почему эти люди вбили себе в голову, будто спастись должны именно они – узколобые ханжи, считавшие грешниками даже младенцев и находившие радость только в том, чтобы лишать радости других? Кто и где сказал, что их устами говорит Бог? Если уж им так нравится проповедовать, почему бы не проповедовать против Бога, который позволил молодой женщине умереть в страшных муках, рождая на свет ребенка?