Роберт Харрис - Диктатор

– Люди говорят, это из-за того, что ты боишься, – осторожно заметил Квинт.

– Брат, я и вправду боюсь. И ты тоже должен бояться. Если мы победим, прольются реки доброй римской крови – ты же слышал Лабиния! А если мы проиграем…

Мой друг не договорил.

Когда мы вернулись в палатку Цицерона, он сделал нерешительную попытку уговорить сына тоже не идти с армией, хотя и знал, что это безнадежно: Марк выказал большую храбрость при Диррахии и, несмотря на свою юность, был вознагражден тем, что под его личное командование отдали кавалерийский отряд. Он жаждал битвы. И сын Квинта тоже был полон решимости сражаться.

– Что ж, тогда иди, если должен, – сказал Цицерон сыну. – Я восхищаюсь твоим воодушевлением. Однако я останусь здесь.

– Но, отец, – запротестовал Марк, – люди будут говорить об этом великом военном столкновении еще тысячу лет!

– Я слишком стар, чтобы сражаться, и слишком брезглив, чтобы наблюдать, как это делают другие. Вы трое – солдаты в нашей семье.

Он погладил юношу по голове и ущипнул его за щеку.

– Привези мне голову Цезаря на пике, хорошо, мой дорогой мальчик?

А потом Марк Туллий объявил, что ему нужно отдохнуть, и отвернулся, чтобы никто не увидел, что он плачет.

Подъем был назначен за час до рассвета. Меня мучила бессонница, и мне показалось, что едва я успел уснуть, как начался дьявольский концерт военных рогов.

Рабы легиона вошли в нашу палатку и начали убирать ее вокруг меня. Все шло точно по плану. Снаружи солнце еще только собиралось показаться над хребтом. Горы пока оставались в тени, но над ними нависало безоблачное кроваво-красное небо.

Разведчики выступили на рассвете, за ними через полчаса последовало отделение вифинийской кавалерии, а еще через полчаса выступил Помпей, громко зевая, в окружении своих офицеров и телохранителей.

Наш легион был избран для почетной роли авангарда, поэтому уходил следующим. Цицерон стоял у ворот и, когда его брат, сын и племянник проследовали мимо, поднял руку и крикнул прощальные слова – каждому из них по очереди. На этот раз он даже не пытался скрыть слезы. Два часа спустя все палатки были разобраны, остатки костров догорали, и последние вьючные мулы выходили, покачиваясь, из опустевшего лагеря.

Когда армия ушла, мы двинулись в тридцатимильный верховой переход до Диррахия в сопровождении ликторов Цицерона. Наша дорога проходила мимо старой защитной линии Цезаря, и вскоре мы наткнулись на то место, где Лабиний перебил пленных. У них были перерезаны глотки, и отряд рабов хоронил трупы в одном из старых защитных рвов. Вонь гниющей плоти на летней жаре и вид хищных птиц, кружащих над головой, был одним из многих воспоминаний об этой кампании, которые я предпочел бы забыть.

Мы пришпорили лошадей, поспешили к Диррахию и добрались до него до сумерек.

На этот раз из соображений безопасности нас разместили на постой подальше от утесов – в доме в пределах городских стен. В принципе, командование гарнизоном следовало бы поручить Цицерону, который был старшим экс-консулом и все еще обладал империем как губернатор Киликии. Но в знак недоверия, которое теперь питали к нему наши люди, Помпей вместо этого отдал командование Катону, никогда не поднимавшемуся выше претора. Марка Туллия это не оскорбило – наоборот, он рад был избежать ответственности, так как отряды, которые Гней Помпей не взял с собой, меньше всего заслуживали доверия, и мой друг серьезно сомневался в их верности, если дело дойдет до боя.

Дни тянулись очень медленно. Те сенаторы, которые, как и Цицерон, не ушли с армией, вели себя так, будто война была уже выиграна. Например, они составляли списки оставшихся в Риме – тех, кто будет убит по нашем возвращении, и тех, чья собственность будет захвачена, чтобы оплатить войну. Одним из богатых людей, объявленных ими вне закона, был Аттик. Потом они ссорились друг с другом из-за того, кто чей дом получит, а некоторые сенаторы бесстыдно сражались из-за титулов и мест, которые должны были освободиться со смертью Цезаря и его лейтенантов, – помню, Спинтер непреклонно настаивал на том, что должен стать верховным понтификом.

Цицерон заметил мне:

– В результате победить в этой войне станет хуже, чем проиграть.

Что касается самого Марка Туллия, то он был полон тревог и забот. Его дочь все еще нуждалась в деньгах, и вторая часть ее приданого оставалась невыплаченной, несмотря на то что Цицерон велел жене продать кое-какую его собственность. Все его старые опасения насчет отношений Филотима и Теренции и их любви к сомнительным планам по добыванию денег снова теснились в его мозгу. Он решил выразить ей свой гнев и подозрения в том, что посылал ей редкие, короткие и сухие письма, в которых даже не обращался к ней по имени.

Но больше всего он боялся за Марка и Квинта, которые все еще были где-то на марше с Помпеем. Со времени их отбытия прошло два месяца. Армия Сената преследовала Цезаря через горы до равнины Фессалоники, а потом направилась на юг – вот и все, что нам было известно. Но где именно они находились теперь, никто не знал, и чем дальше от Диррахия заманивал их Гай Юлий, чем дольше длилось молчание, тем беспокойнее делались настроения в гарнизоне.

Командующий флотом сенатор Гай Копоний был умным, но крайне чувствительным человеком, глубоко верившим в знамения и предзнаменования, а особенно – в вещие сны. Он поощрял своих людей делиться такими снами со своими офицерами.

Однажды, когда от Помпея все еще не было вестей, Копоний пришел пообедать с Цицероном. За столом также были Марк Порций Катон и Марк Теренций Варрон, великий ученый и поэт, командовавший легионом в Испании, – его, как и Афрания, помиловал Цезарь.

Копоний сказал:

– Как раз перед тем, как отправиться сюда, я повстречался кое с кем, и это выбило меня из колеи. Вы знаете, что у берега бросила якорь громадная родосская квинквирема [57] Квинквирема – боевое судно с пятью рядами весел. «Европа»? Одного из гребцов привели, чтобы тот встретился со мной и пересказал свой сон. Он заявляет, что у него было видение ужасной битвы на какой-то высокой греческой равнине, и кровь там пропитала пыль, и люди были без рук и ног и стонали, а потом этот город был осажден, а мы все бежали на корабли и, оглядываясь, видели, что там все объято пламенем.

Цицерон обычно любил посмеяться над такого рода мрачными пророчествами – но не в этот раз. У других его гостей был одинаково задумчивый вид.

– И как закончился тот сон? – спросил Катон.

– Для него – очень хорошо: он и его товарищи, очевидно, будут наслаждаться быстрым морским путешествием обратно в Рим, – сказал Гай Копоний. – Поэтому я считаю сон обнадеживающим.

За столом снова воцарилось молчание. В конце концов, Марк Туллий сказал: