Роберт Харрис - Диктатор

Он помолчал, оглядевшись по сторонам – никто не оспорил его утверждение.

– Теперь, когда наша республика потеряна, – тихо повторил Марк Порций, – даже я считаю, что было бы бесчувственным и жестоким заставлять кого бы то ни было разделить ее падение. Пусть те, кто желают продолжать бой, останутся здесь, и мы обсудим дальнейшую стратегию. И пусть те, кто желают устраниться от борьбы, теперь покинут нашу ассамблею – и ни один человек да не причинит им вреда!

Сперва никто не двигался, а потом Цицерон очень медленно встал. Он кивнул Катону, зная, что тот спас ему жизнь, повернулся и вышел – покинул храм, покинул дело Сената, покинул войну и покинул публичную жизнь.

Цицерон боялся, что его убьют, если он останется на острове – если не Гней, то один из товарищей Гнея. Поэтому мы уехали в тот же день. Мы не могли отплыть обратно на север: берег мог попасть в руки врага. Вместо этого мы медленно двигались дальше на юг до тех пор, пока спустя несколько дней не прибыли в Патры – порт, где я жил во время своей болезни.

Как только корабль причалил, Марк Туллий с одним из ликторов послал весточку своему другу Манию Курию, сообщая, что мы здесь, в городе. Не дожидаясь ответа, мы наняли носилки и носильщиков, чтобы нас и наш багаж доставили в дом Курия.

Думаю, наш охранник заблудился, а может, его соблазнили забегаловки Патр, потому что с тех пор, как мы покинули Киликию, все шесть ликторов со скуки приобрели привычку пить, как лошади. Как бы то ни было, мы появились на вилле раньше нашего посланника – только для того, чтобы узнать, что Курий два дня назад уехал по делам… Но затем мы услышали в доме голоса беседующих мужчин. И звучали эти голоса очень знакомо! Мы переглянулись, будучи не в силах поверить своим ушам, а потом поспешили мимо управляющего в таблинум – и нашли там сидящих тесной группой Квинта, Марка и Квинта-младшего. Они повернулись, изумленно уставились на нас, и я сразу ощутил некое замешательство. Я практически не сомневался, что эти трое говорили о нас дурно – вернее, не о нас, а о Цицероне. Должен добавить, правда, что замешательство через мгновение прошло – Марк Туллий его даже не заметил, – и мы ринулись друг к другу и стали целоваться и обниматься с искренней любовью.

Я был потрясен осунувшимся видом всех троих родственников моего друга. В них было нечто затравленное, как и в других выживших при Фарсале, хотя они и пытались не показать этого.

Квинт-старший воскликнул:

– Какая поразительная удача! Мы наняли судно и планировали завтра отправиться на Керкиру, услышав, что там собирается Сенат. Подумать только, мы могли бы с вами разминуться! Что случилось? Совещание закончилось раньше, чем ожидалось?

– Нет, совещание все еще идет, насколько мне известно, – ответил Цицерон.

– Но ты не с ними? – удивился его брат.

– Давайте обсудим это позже. Сперва позволь услышать, что случилось с вами.

Его родные стали рассказывать свою историю по очереди, как бегуны, передающие друг другу палочку во время эстафеты, – сперва о месячном марше в погоне за армией Цезаря и случайных стычках по дороге, а затем о великом столкновении армий при Фарсале. Накануне битвы Помпею Великому приснилось, будто он входит в храм Венеры Победительницы в Риме и люди аплодируют ему, когда он преподносит богине военную добычу. Помпей проснулся довольный, думая, что это доброе предзнаменование, но потом кто-то заметил, что Цезарь именует себя прямым потомком Венеры, и Помпей немедленно решил, что сон имеет значение противоположное тому, на какое он надеялся.

– И с этого момента, – сказал Квинт-старший, – он как будто смирился с поражением и вел себя соответственно.

Оба Квинта стояли во второй линии, и поэтому избежали самого худшего места в сражении. А вот Марк находился в самой гуще битвы. Он считал, что убил по меньшей мере четырех врагов – одного копьем, троих мечом – и был уверен в победе до тех пор, пока когорты Десятого легиона Цезаря не поднялись перед ними, как будто прямо из-под земли.

– Наши подразделения рассыпались. Это была бойня, отец, – сказал сын Цицерона.

У них ушла добрая часть месяца, основную часть которой они провели, терпя лишения и избегая патрулей Цезаря, чтобы добраться до западного побережья.

– А Помпей? – спросил Цицерон. – О нем есть известия?

– Никаких, – ответил его брат, – но, кажется, я догадываюсь, куда он направился: на восток, к Лесбосу. Туда он отослал Корнелию – дожидаться вестей о его победе. Я уверен, что, побежденный, он отправился к ней за утешением – вы же знаете, каков он со своими женами. Цезарь тоже наверняка догадался об этом. Он рвется за ним, как наемный головорез в погоне за беглым рабом. Я ставлю на Цезаря в этой гонке. И, если он поймает Помпея или убьет его, что, по-твоему, это будет значить для войны?

– О, похоже, война будет продолжаться, что бы ни случилось, – вздохнул Марк Туллий, – но будет продолжаться без меня.

И он рассказал, что произошло на Керкире.

Я уверен, что Цицерон не собирался говорить легкомысленным тоном. Он просто был счастлив, потому что нашел свою семью живой, и, естественно, его веселое настроение сказалось на его репликах. Но, когда мой друг повторил, с неким удовлетворением, свою колкость насчет орлов и галок, высмеял саму идею о том, что должен был возглавить «это проигрышное дело», и посмеялся над тупоголовостью младшего Гнея Помпея («В сравнении с ним даже отец его выглядит смышленым!») – я увидел, что Квинт-старший начал раздраженно двигать челюстью, и даже выражение лица Марка стало натянутым и неодобрительным.

– Значит, вот так? – спросил брат Цицерона холодным, безжизненным голосом. – Наша семья покончила со всем этим делом?

– Ты не согласен? – повернулся к нему Марк Туллий.

– Я чувствую, что тебе стоило бы посоветоваться со мной.

– Как я мог с тобой посоветоваться? Тебя там не было.

– Да, не было. А как я мог там быть? Я сражался на войне, присоединиться к которой меня поощрял ты, а потом пытался спасти свою жизнь, жизнь твоего сына и твоего племянника!

Слишком поздно Цицерон увидел, что дал маху.

– Мой дорогой брат, уверяю тебя, твое благо – благо всех вас – всегда стояло в моих мыслях на первом месте! – попытался он уверить Квинта.

– Избавь меня от своей казуистики, Марк, – отозвался тот. – В твоих мыслях никогда ничего не стояло на первом месте, кроме тебя самого. Твоя честь, твоя карьера, твои интересы – с тем чтобы, когда другие мужчины отправляются умирать, ты оставался позади со стариками и женщинами, наводя глянец на свои речи и плоские остроты!

– Пожалуйста, Квинт… Ты рискуешь вот-вот сказать слова, о которых потом пожалеешь, – предупредил Цицерон младшего брата.