Джайлс Кристиан - Ворон. Волки Одина

А потом там появился отец Эгфрит. Он оглядывался в полумраке, ожесточенно потирая затылок, будто голову ему грыз древоточец.

– Я здесь! – прошипел я.

Он посмотрел наверх и выпучил глаза от удивления, а потом рухнул на колени перед каменной женщиной, точно так же, как недавно я. Значит, хотя бы это я сделал правильно.

– Слезай, дурень! – прохрипел он сквозь сжатые губы. – Нас из-за тебя убьют, безмозглый ты осел! Слезай!

– Да я сам тебя убью, если не заткнешься, Эгфрит! – пригрозил я.

Слезы из красного золота. У меня был с собой только походный нож, сойдет. Я полоснул себя по ладони.

В порезе показалась кровь, я сжал кулак и выставил руку так, чтобы она оказалась над каменной женщиной. Первые капли крови полетели вниз.

Разинув рот, монах глядел на алые брызги на белом камне, потом закрыл глаза. Через несколько мгновений, по-прежнему стоя на коленях, он простер вперед руки и прокричал что-то на латыни или греческом, я понял только слово – «miraculum», «чудо». Раздался чей-то крик. В груди все замерло – к нам бежали люди. Я еще раз глянул вниз и увидел, что большинство капель пролетели мимо статуи и расплылись похожими на звезды пятнами на каменных плитах пола. Но три или четыре попали статуе на грудь. Может, они вовсе и не походили на слезы, но все равно странно было видеть кровь на статуе. Я затаился, как мышь в норе, надеясь, что снизу меня не видно.

Нишу заполнили голоса; все больше и больше людей сбегались на крики Эгфрита и тоже начали кричать, а женщины – выть и рыдать. Темная заброшенная ниша неожиданно наполнилась безумствующими людьми, гвалт становился все громче. Я будто бы расшевелил крысиное гнездо, посеяв в божьем доме хаос.

Как раз то, что нужно Сигурду, Флоки и Тео.

Неожиданно подмости подо мной зашатались; доски стучали друг об друга, словно шатающиеся зубы. Я прижался еще плотнее к стене – схватиться было не за что, иначе снизу бы увидели мои руки.

– Ворон!

«Почему этот чертов дурень меня зовет?» – подумал я. И тут доски загремели, я стукнулся об стену, и недоумение тут же перешло в ярость. Они догадались!

– Ворон, спускайся! – Пронзительный вопль Эгфрита прорезал шум толпы.

Я схватился за верхнюю балку, больше страшась переломать себе кости, нежели попасть в руки негодующих христиан. Потом глянул вниз и увидел сотни возмущенных, искаженных ненавистью лиц. Подмости ударились о стену раз, два – и полетели вниз. Люди завопили. Не зная, что предпринять, я еще крепче вцепился в балку, и мне показалось, что в толпе мелькнули красные плащи. «Фрейя Трунгва – покровительница толпы», – подумал я. И тут подмости разом обрушились.

Я упал на трех женщин, которым повезло меньше, чем мне. Огромная деревянная рама громко треснула и развалилась. Рядом со мной тут же возник Эгфрит. Одной рукой он поднимал меня, а другой размахивал обломком доски перед толпой, что-то отчаянно крича. Падение вышибло из меня дух, я все никак не мог вздохнуть, но маленький монах изо всех сил пытался поставить меня на ноги. Он тянул меня, согнувшись вдвое, и сыпал вокруг проклятиями. Меня схватил какой-то человек. Эгфрит ударил его по лицу обломком, и тот упал, а монах ощерился на следующего. Солдаты прокладывали себе путь через толпу. Один из них уже лежал в стороне с торчащим в шее ножом Флоки. Тут нам наконец удалось прорваться к выходу, я разогнулся, наполняя ноющую грудь воздухом, и выбежал на дневной свет.

– Куда теперь? – прохрипел я, оборачиваясь, чтобы посмотреть, нет ли погони.

Мы устремились вперед по тенистой тропе в южной стороне двора и присоединились к бегущим в страхе людям. Ни Сигурда, ни остальных нигде не было видно.

– В какое-нибудь тихое место, – тяжело дыша, ответил Эгфрит и дотронулся до своего лба, проверяя, нет ли там крови. Кровь была, но совсем немного – ему поцарапали лицо в толпе. У меня же болело все – падение сотрясло кости, хотя руки-ноги были целы.

Я покачал головой.

– Нет, монах. Нам нужно туда, где народу побольше, – сказал я, зная, что сейчас лучше всего затеряться в людском море Миклагарда.

Эгфрит, подумав, кивнул, и мы поспешили на восток, навстречу солнцу, к Месе – главной улице шириной в двадцать пять шагов, название которой на греческом означало «середина».

Народу там было меньше, чем утром, но хватало, чтобы затеряться в скоплении разнообразного люда – купцов, торговцев, паломников, – как неприметная серая нить в разноцветном ковре. Мы держались ближе к затененным, тянущимся по обеим сторонам улицы портикам, где в рядах торговали всем, чем только можно.

– Нет в божьем мире городов, равных Константинополю, – сказал Эгфрит больше самому себе, чем мне, когда мы шли мимо Ипподрома – арены в форме клинка, где проводились гонки на колесницах, – и еще каких-то дворцов, любым из которых гордились бы в самом Асгарде.

Шагов через шестьсот мы подошли к Форуму Константина. Площадь с огромными воротами на западной и восточной сторонах походила на океан гладкого камня, а в центре ее стояла сверкающая красная колонна выше йотунов-великанов, с которыми сражался Тор. Венчала колонну статуя обнаженного бронзового воина с копьем. Там и сям виднелись людские островки. Мужчины и женщины разговаривали, смеялись. По площади расхаживали, переговариваясь, священники, бродили попрошайки с мисками. Народ скапливался в тени бесчисленных статуй и памятников, что ракушки в заводях.

«Если б скандинавы жили в Миклагарде, именно здесь ярлы созывали бы тинги и обсуждали бы набеги, корабли и добычу», – подумал я.

Мы стояли, переводя дух и глазея еще на одно миклагардское чудо: статую громадного зверя с большущими ушами и длинным, похожим на змею носом. Одна толстенная нога зверя была поднята, словно он собрался сойти с постамента и раздавить врагов. Я спросил Эгфрита, знает ли он, из какой саги это существо.

– Греки выдумывали чудищ, чтобы легенды пострашнее были, – ответил он, неодобрительно качая головой.

А я улыбнулся: хоть что-то у нас было с греками общего, хотя, конечно, все равно никто не складывал саг красивее, чем скандинавы.

Мы решили идти на юг, сойдясь во мнении, что, если наших не схватили или не случилось чего похуже, они ждут нас в порту. Так и оказалось. Сигурд и Флоки Черный сидели на краю шумной пристани, оглядывая залитую солнцем, полную кораблей гавань. У обоих в руках было по деревянной чаше. Между ними лежал бурдюк, и выглядели они так, будто ничто в этом мире их не заботит.

– Вижу, вы тут места себе не находите, тревожась о нас, – съехидничал я.

Они разом повернулись ко мне, и их бороды разъехались в ухмылках.

– Что ж, не тревожьтесь, мы целы и невредимы. – Я махнул рукой, будто бы разгоняя их страхи.