Джайлс Кристиан - Ворон. Волки Одина

– А мы тут только что говорили о том, как было бы жестоко, если б твоя нить судьбы оборвалась там, в доме Белого Христа, – покачал головой Сигурд.

На обоих были войлочные шляпы с широкими полями – в Великом Граде многие носили такие; ярлу они нравились, а мне казались смешными.

– Флоки как раз собирался плыть в Асгард, – Сигурд указал на крошечный челн у причала, – пожечь норнам их сучьи прядилки за такую жестокость. А ты тут как тут!

– Избавил меня от тяжкой гребли, – ухмыльнулся Флоки.

– Все о тебе забочусь, братец. – Я склонился в шутливом поклоне и, сам удивленный тем, что говорю, добавил: – Если серьезно, если б не Эгфрит, быть бы нам покойниками. Стоит куску греческого дерева попасть ему в руки – и всё, берегись!

Скандинавы с сомнением покосились на монаха из-под широкополых шляп.

– Не по нраву мне ни богохульство Ворона, – отмахнулся монах и осенил себя крестом, – ни мои собственные деяния. К насилию стоит прибегать лишь в самом крайнем случае. – Он потрогал порез у себя на щеке и произнес с сожалением, к которому все же примешивалась частица гордости: – Слишком сильно я беднягу ударил.

– Сильно ударил? Да он своими зубами, наверное, подавился, – сказал я, не в силах сдержать ухмылку. – Я видел, как у него уши отлетели и шмякнулись в лицо какой-то женщине.

– Довольно, Ворон, – бросил Эгфрит, ткнув пальцем в мою сторону и поворачиваясь к Сигурду. – А что со Ставракием? И где Тео?

– Сядь, монах, и ты, Ворон, тоже, – ответил Сигурд, – пока на нас не смотрят.

Мы сидели, глядя, как причаливают и отчаливают лодки, и слушали рассказ Сигурда о том, что произошло в Аийя-Софии. Когда Эгфрит закричал, что статуя (позже он пояснил, что это Мария – мать Христа) плачет кровавыми слезами, к ней со всех сторон устремились люди, страждущие своими глазами поглядеть на чудо. Поднялась суматоха. Охрана Ставракия принялась оружием прокладывать себе путь, чтобы вывести пленника из храма.

– Наверное, молящиеся подумали, что солдаты пытаются не пустить их к статуе, – сказал Сигурд, – и разъярились, словно потревоженные осы. – Он пожал плечами и ухмыльнулся. – Такая суматоха поднялась, что «красные плащи» и не заметили, как мы на них набросились.

– Да я чуть на одного из них не наступил. – Я покосился на Флоки. – И нож у него в глотке узнал.

– Хороший был нож, – с сожалением заметил Черный.

– Так он у вас? – спросил я, имея в виду Ставракия.

– У нас, – кивнул Флоки.

– Мы побоялись, что первым делом греки ринутся искать в порт, – добавил Сигурд. – Лиц они наших не запомнили, но Ставракия-то знают. Так что Тео укрыл его в надежном месте в городе, там их никогда не найдут.

Оказалось, что Ставракий тоже поучаствовал в своем освобождении. Он уложил двоих «красных плащей» если не с умением, то с такой яростью, что Сигурд удивился.

– Я только хочу знать, Ворон, – прищурился ярл, снимая шляпу и почесывая голову, – как ты это придумал?

Неподалеку два торговца яростно ругались из-за места у причала. Один уже почти подвел свое судно к пирсу, а другой вклинился на свободное место вперед него. Теперь при каждом слабом плеске волн корабли сталкивались, а их команды осыпали друг друга проклятиями.

– Фрейю вспомнил, – ответил я честно, пожав плечами. – Она меня и надоумила.

– А разве не Локи? – удивился Флоки.

Я отрицательно помотал головой.

– Тогда с богинями тебе везет больше, чем с обычными женщинами, – пошутил он, намекая на Кинетрит.

С неохотой я признал, что он прав, и заметил, что, если б не трусливый червь Элдред, я давно взял бы Кинетрит в жены и мы жили бы счастливо где-нибудь в Уэссексе, разводя свиней. Норвежцы рассмеялись, и Эгфрит тоже, непонятно почему сочтя мои слова смешными.

Место у причала не досталось ни тому, ни другому из торговцев – на носу одного из дромонов возник какой-то важный господин в шлеме с перьями и золотых одеждах и приказал освободить место для торговой ладьи, груженной амфорами с вином. Шкипер ладьи и причальные канаты завязать не успел, как ему снова пришлось отплыть, – на поясе у него висел кошель, туго набитый Сигурдовым серебром, а мы сидели на борту его ладьи, распивая вино.

– А тебе какой бог подсказал этот план, господин? – спросил я, подливая вино в чашу Сигурда. Плыть на ладье было в тысячу раз лучше, чем на утлом, провонявшем рыбой суденышке.

Ярл сдвинул свою чашу с моей, расплескав вино.

– Никакой, сам придумал, – ответил он, обернув лицо к закатному солнцу, окрасившему море в бронзовый цвет.

Мы скупили у грека все до капли вино и почти всю воду: и жажду будет чем утолить, и торговец, продавший весь товар за немалые деньги, наутро отправится на юг пополнять запасы и не расскажет никому в Миклагарде об отряде язычников на Элее. Конечно, он мог поведать о нас кому-то по пути, а те – привезти новость в Великий Град, но Сигурд через Эгфрита попросил торговца, чтоб тот на обратном пути вновь заглянул на Элею, – кто знает, может, нас опять замучает жажда. Стремящиеся разбогатеть торговцы обычно не сообщают другим, где искать хороших покупателей. И вообще, у нас были куда более важные заботы; о них-то Сигурд и поведал, когда все собрались у затухающего костра, на котором только что приготовили еду.

Когда мы вернулись в лагерь, нас уже ждали на берегу и сразу же забросали вопросами – все жаждали новостей больше, чем вина. Всем хотелось знать, правда ли, что дома в Миклагарде из золота, и сколько там богатых Христовых церквей, где есть чем поживиться. Еще им не терпелось услышать, какие в Великом Граде женщины и за сколько серебряных монет можно покувыркаться со смазливой шлюхой. Поначалу Свейн еще дулся из-за того, что его оставили на острове, но, когда Флоки Черный дошел до рассказа о заварушке в церкви, начал довольно скалиться, как Грендель, глодающий человечью ногу.

Амфоры становились все легче, а рассказы – все цветистее, «красных плащей» было уже двадцать, а подмости, с которых я свалился, стали высотой с дуб. Отец Эгфрит не просто ударил, а даже убил двоих, когда мы убегали из церкви. Слыша это, некоторые с подозрением щурились и скребли подбородки, но на всех остальных история явно произвела впечатление. Упиваясь видом изумленных лиц товарищей в лучах закатного солнца, которое медленно погружалось в воды западного моря, мы и сами будто заново видели чудеса Великого Града. Особенно всем понравилась моя хитрость со статуей матери Христа и кровавыми слезами. Воины одобрительно кивали, говоря, что это самое подлое коварство, о котором они когда-либо слыхивали.