Орхан Памук - Белая крепость

Мы без всякого волнения, не промолвив ни слова, обменялись одеждой. Я отдал Ходже свое кольцо и медальон, который все эти годы таил от него. Медальон заключал в себе портрет моей прабабки и выцветший локон невесты; думаю, он понравился Ходже, который надел его на шею. Потом он вышел из шатра. Я смотрел, как его силуэт медленно исчезает в тумане. Занимался рассвет, мне очень хотелось спать, я лег в постель Ходжи и уснул спокойным сном.

Вот я и подошел к концу своей книги. Возможно, некоторые проницательные читатели, решив, что рассказ мой на самом деле давно закончен, уже отложили ее в сторону. Когда-то я и сам так думал и, много лет назад написав эти страницы, засунул книгу в дальний угол, не предполагая более к ней возвращаться. В то время я хотел посвятить себя другим историям, которые придумывал не для султана, а для своего собственного удовольствия, историям о любви, действие которых происходило в никогда не виданных мной странах, в безлюдных пустынях и ледяных лесах, а героем был заезжий купец, умеющий ловко смешаться с жителями тех стран; эту же книгу, эту историю мне хотелось забыть. Может быть, я и преуспел бы, хотя и знал, что это будет непросто после всего, что я пережил, и после всех дошедших до меня слухов и сплетен; но две недели назад ко мне пришел один гость, разговор с которым заставил меня вновь вернуться к этой книге. Теперь я понимаю, что это моя самая любимая книга, и собираюсь закончить ее так, как нужно, так, как мне хочется, и так, как я задумал.

Чтобы закончить книгу, я сел за наш старый стол. Из окна, у которого он стоит, мне было видно маленький парусник, спешащий из Дженнетхисара в Стамбул, мельницу в далекой оливковой роще, детей, играющих в саду под смоковницами, и пыльную дорогу из Стамбула в Гебзе. Зимой по этой дороге почти никто не ездит, но в другие времена года я вижу караваны, тянущиеся на восток, в Анатолию, а потом в Багдад или в Дамаск. Чаще всего мимо медленно проезжают старые, разбитые двухколесные телеги, но бывает, покажется какой-нибудь всадник, чью одежду я не могу разглядеть издалека; меня охватывает волнение, но по мере его приближения я понимаю, что едет он не ко мне. В последнее время ко мне никто не приезжает, и я знаю, что никто не приедет и впредь.

Но я не жалуюсь и от одиночества не страдаю. За годы, что я занимал должность главного астролога, я скопил много денег, женился; у меня четверо детей; наверное, приобретенные благодаря моей работе способности позволили мне вовремя почуять приближение катастрофы и уйти на покой. Я укрылся здесь, в Гебзе, задолго до того, как армия султана отправилась в злосчастный поход на Вену, как полетели после поражения головы придворных фигляров и нового главного астролога, а сам любитель животных был свергнут с престола. Построив себе особняк, я поселился в нем с любимыми книгами, детьми и несколькими слугами. Женщина, на которой я женился еще в бытность свою главным астрологом, намного младше меня; она хорошо управляется по хозяйству, избавляет меня в мои почти семьдесят лет от необходимости следить за выполнением всяких мелких дел и не нарушает моего одиночества, когда я сижу весь день в этой комнате, пишу книги, мечтаю – и вдосталь размышляю о Нем, чтобы найти правильное завершение для своего рассказа и своей жизни.

А между тем в первые годы я изо всех сил старался этого избегать. Султан несколько раз пытался заговорить со мной о Нем, но увидел, что этот предмет не доставляет мне никакого удовольствия. Мне кажется, он был этим доволен, просто его разбирало любопытство, но что именно это любопытство разжигало и насколько сильно, я так и не смог понять. Султан сразу посоветовал мне не стыдиться того, что я подпал под Его влияние и многому у Него научился. Повелитель с самого начала знал, что все книги, календари и прорицания, которые я преподносил ему столько лет, написаны Им; султан говорил Ему об этом, когда я работал, запершись дома, над созданием оружия, которому суждено было увязнуть в болоте, а поскольку Он все рассказывал мне, как и я – Ему, владыка не сомневался, что Он передал мне и эти его слова. Возможно, в то время мы оба еще не совсем запутались; во всяком случае, я догадывался, что повелитель чувствует себя увереннее, чем я. Мне казалось тогда, что султан умнее меня, знает все, что нужно, и играет в эту игру, чтобы покрепче прибрать меня к рукам. Может быть, дело было еще и в благодарности, которую я испытывал к султану: как-никак он спас меня от гнева военных, буквально взбесившихся после того поражения в болоте, вину за которое молва возложила на приносящего несчастье гяура. Узнав, что тот сбежал, некоторые требовали выдать им мою голову. Если бы султан в первые годы после тех событий задал мне прямой вопрос, я, наверное, рассказал бы ему все начистоту. В то время еще не пошли слухи о том, что я – это не я, мне хотелось поговорить с кем-нибудь о произошедшем, и я скучал по Нему.

Жить одному в доме, где мы провели вместе столько лет, было тоскливо. Денег у меня водилось много, и я стал ходить на невольничий рынок, пока через несколько месяцев не нашел там того, кого искал: пленника, не похожего ни на меня, ни на Него. Я купил бедолагу и привел его домой. Ночью, когда я потребовал, чтобы он научил меня всему, что знает, и рассказал бы не только о своей стране и своем прошлом, но еще и о своих грехах и проступках, а потом подвел его к зеркалу, он перепугался. Это была ужасная ночь, мне стало жалко несчастного, и я решил отпустить его утром на волю, но поддался жадности, отвел обратно на невольничий рынок и продал. Затем я решил жениться и объявил об этом в своем квартале. Соседи, обрадовавшись, что я наконец стану таким же, как они, и в квартале воцарится покой, поспешили ко мне с предложениями. Я тоже был доволен, что стану похож на них, и благодушно полагал, что слухи заглохнут, а я буду долгие годы жить в тишине и спокойствии, сочиняя истории для султана. Жену я выбирал тщательно; девицы на выданье даже играли мне по вечерам на уде.

Когда же слухи поползли снова, я сначала думал, будто это султан затеял какую-то игру: мне казалось, будто ему нравится наблюдать мое беспокойство и задавать вопросы, повергающие меня в растерянность. Поначалу, когда он то и дело говорил мне что-нибудь вроде «Знаем ли мы сами себя? Человеку надлежит хорошо знать, кто он такой», я не очень беспокоился, поскольку полагал, что этим фразам он научился у одного умника, поклонника греческой философии, из тех фигляров, которых он снова стал собирать вокруг себя. Когда он пожелал, чтобы я что-нибудь написал на сей счет, я преподнес ему свою последнюю книгу о газелях и воробьях, счастливых оттого, что они не ломают голову над собственной сутью и ничего о ней не ведают. Узнав, что султан принял книгу всерьез и прочел ее с удовольствием, я немного успокоился, но слухи продолжали доходить до моих ушей: я, мол, выставляю султана дураком, потому что даже не похож на того, чье место занял: Он был худой, а я растолстел; я, несомненно, лгал, когда говорил, что не могу знать всего, что знал Он; когда-нибудь во время войны я тоже сначала навлеку на войско несчастье, а потом сбегу, как Он, открою врагам военные тайны и помогу им победить… И так далее и тому подобное. Чтобы уберечься от этих слухов, которые, как я считал, пошли от султана, я отказался от участия в увеселениях, вообще почти нигде не показывался, похудел и с помощью осторожных расспросов выяснил, о чем говорили в султанском шатре в ту последнюю ночь. Моя жена одного за другим рожала детей, денег у меня было достаточно, и мне хотелось забыть о слухах, о Нем и вообще о прошлом и спокойно заниматься своими делами.