Орхан Памук - Белая крепость

А закончу я книгу рассказом о том дне, когда решил дописать ее до конца. Две недели назад, сидя, по обыкновению, за столом и пытаясь придумать совсем другую историю, я заметил на дороге всадника, приближающегося со стороны Стамбула. В последнее время никто не приезжал ко мне с вестями о Нем – может быть, потому, что я не пускался в разговоры с такими вестниками, и я не ожидал новых посетителей; однако, едва завидев путника в странной накидке, с зонтиком в руке, я сразу понял, что он едет ко мне. Еще до того, как он вошел в мою комнату, я услышал его голос: гость изъяснялся по-турецки с теми же ошибками, хотя и более многочисленными, что и Он, но со мной сразу заговорил по-итальянски. Увидев, что я насупился и не отвечаю, он сказал на ломаном турецком, что слышал, будто я немного владею итальянским. Затем он пояснил, что знает обо мне от Него. Вернувшись на родину, Он написал множество книг о своих невероятных приключениях среди турок, о последнем турецком султане, так любившем животных, и о его снах, об отношении турок к чуме, о распорядке дворцовой жизни и о наших правилах ведения войны. В то время среди знатных людей и в особенности среди благородных дам как раз начинал распространяться интерес к таинственному Востоку, так что Его сочинения были хорошо приняты, их много читали, Он стал выступать с лекциями в академиях, разбогател. Мало того, бывшая невеста, прочитав Его книги, так расчувствовалась, что, несмотря на свой возраст, развелась с мужем; они поженились, купили давным-давно проданное поместье Его семьи и привели и дом, и сад в прежний вид. Обо всем этом мой гость знал, поскольку в свое время, придя в восхищение от Его книг, нанес Ему визит. Он был очень любезен, уделил гостю целый день, ответил на его вопросы, еще раз пересказал описанные в книгах приключения. Кроме того, Он долго говорил обо мне и сказал, что готовится представить на суд любознательных итальянских читателей книгу под заглавием «Турок, с которым я был близко знаком», где описал всю мою жизнь от детства в Эдирне до дня нашего расставания, присовокупив к повествованию свои собственные проницательные рассуждения о привычках и обычаях турок. «Как много вы Ему о себе поведали!» – восхитился мой гость. Затем, желая меня удивить, он припомнил некоторые подробности из книги, несколько страниц которой прочитал. Однажды в детстве я жестоко избил одного из своих друзей, живших по соседству, и потом горько плакал от раскаяния; я был умен, всю астрономию, которой Он меня учил, постиг за полгода; очень любил свою сестру, был предан религии и всегда совершал намаз, обожал вишневое варенье, проявлял большой интерес к шитью одеял, поскольку мой отчим был одеяльщиком, и так далее и тому подобное. После того как этот простак оказал мне такое внимание, я уже не мог повести себя с ним холодно и, зная, что таким, как он, подобное бывает интересно, показал ему весь свой дом, комнату за комнатой. Затем он заинтересовался играми, в которые играли в саду мои младшие сыновья и их приятели, и записал в тетрадь с их слов правила игры в чижика, жмурки и даже в чехарду, которая ему не очень понравилась. После этого он назвал себя другом турок. То же самое он повторил и позже, после обеда, когда я, поскольку заняться нам больше все равно было нечем, сначала показал ему наш сад, а потом провел его по Гебзе к тому дому, где мы с Ним жили много лет назад. Большой интерес проявил мой гость и к нашей кладовой. Осторожно пробираясь среди банок с вареньем и соленьями и бутылей с оливковым маслом и уксусом, он заметил мой портрет, когда-то написанный художником из Венеции. Тут он осмелился зайти немного дальше, чем прежде, и с таким видом, будто открывает мне великую тайну, сообщил, что на самом деле Он не друг турок и написал о нас много гадостей: что наша империя начала клониться к закату и былого величия ей уже не вернуть; что наши головы похожи на пыльные шкафы, забитые всяким старьем; что, если мы хотим спастись, у нас нет иного выхода, кроме как побыстрее пойти на поклон к ним, европейцам, и после этого мы многие столетия не будем способны ни на что, кроме подражания тем, перед кем склонили головы. Не желая все это выслушивать, я сказал: «И все же Он хотел нас спасти» – и он тут же ответил: да, и для этого даже изготовил оружие, но мы Его не поняли, и оружие это туманным утром увязло в отвратительном болоте, где и осталось навеки, словно остов страшного пиратского корабля, севшего в бурю на скалы. Потом гость прибавил: да, Он очень сильно хотел нас спасти, очень. Но это не значит, что Ему не свойственно нечто дьявольское, нечто порочное. Все гении таковы! Взяв портрет в руки, мой гость внимательно разглядывал его, продолжая бормотать что-то о Его гениальности: мол, если бы Он не попал к нам в плен и провел всю жизнь на родине, то мог бы стать Леонардо семнадцатого века. Потом он снова вернулся к своему любимому предмету, порочности, и передал несколько гнусных слухов, связанных с Его любовью к деньгам. «Самое удивительное, – сказал мой посетитель, – это то, что Он нисколько на вас не повлиял!» Он, гость, рад, что познакомился со мной, я ему нравлюсь, и он не в силах скрыть изумления: как такое может быть, чтобы два человека столько лет прожили бок о бок и остались до того непохожи друг на друга? Непонятно! Я боялся, что чужак захочет приобрести портрет, но он поставил полотно на место, а потом осведомился, нельзя ли посмотреть на одеяла. «Какие одеяла?» – растерянно пробормотал я. Он удивился: разве я не шью одеяла в свободное время? И тогда я решил показать ему книгу, к которой не прикасался шестнадцать лет.

Он разволновался, сказал, что умеет читать по-турецки и что ему, разумеется, было бы очень любопытно почитать книгу, в которой говорится о Нем. Мы поднялись в мою комнату, окна которой выходят в сад. Он сел за наш стол. Я нашел книгу на том самом месте, куда засунул ее шестнадцать лет назад, как будто это было вчера, открыл ее и положил перед ним. Он действительно мог читать по-турецки, хотя и медленно, и целиком погрузился в книгу со свойственным, насколько я мог заметить, всем путешественникам и раздражавшим меня желанием испытать сильные ощущения, не покидая своего здорового и безопасного мира. Я оставил его одного, спустился в сад и сел на плетеную скамейку так, чтобы видеть гостя в открытое окно. Сначала он был весел, даже крикнул мне: «Сразу видно, что вы ни разу не бывали в Италии!» Однако потом забыл о моем присутствии. Время от времени поглядывая на него краем глаза, я три часа ждал в саду, когда он закончит читать. Закончив, он все понял. На лице его отразилось сильнейшее замешательство; он несколько раз прокричал название белой крепости, рядом с которой увязло в болоте наше чудо-оружие, попытался даже заговорить со мной по-итальянски. Потом, силясь переварить прочитанное, унять смятение и прийти в себя, он отвернулся от меня и стал невидящим взором глядеть вдаль. Я с удовольствием наблюдал, как он, подобно всякому в подобном положении, словно приклеился взглядом к неведомой точке в пустоте; но потом, отвечая моим ожиданиям, он прозрел. Теперь он вполне осознанно разглядывал вид, открывающийся из окна. Нет, проницательные читатели, конечно, уже поняли: он был не так глуп, как я решил поначалу. Оправдывая мои предположения, он начал лихорадочно листать страницы книги, а я, довольный, ждал, когда он найдет то, что ищет. В конце концов он нашел и перечитал то место. Потом снова обозрел вид, открывающийся из моего окна. Разумеется, я отлично знал, чтó он видит.