Саймон Скэрроу - Месть

– Нет! Нет! Держись от меня подальше!

Фест был не в силах дольше сдерживать свою душевную боль.

– Послушайте, мальчики! Вы когда-нибудь видели, как умирают люди, которых приговорили к тому, чтобы их разорвали звери?

Луп отрицательно покачал головой.

– Это ужасная смерть, Луп. Одна из самых страшных. Ты должен это знать. Думаешь, мне легко было предложить вам такое? – У Феста надломился голос. – Вы двое – вся семья, которая у меня есть. Ближе вас никого у меня не было. И мое сердце просто не выдержит, если мне придется видеть ваши чудовищные страдания на арене. Унизительную гибель. Я могу предложить вам другой конец. Но выбор остается за вами. Подумайте как следует. Если вы этого захотите, я смогу вам помочь. Если нет – ничего не говорите, а я больше не стану об этом упоминать. И мы вместе встретим то, что нас ждет.

Прежде чем Луп смог ответить, раздался пронзительный рев труб, и толпа радостно взревела, топоча ногами. Те, кто сидел в клетках под трибунами, едва не оглохли.

– Начинается! – Фест сложил ладони рупором и поднес ко рту, чтобы его было слышно сквозь поднявшийся шум.

Друзья придвинулись вплотную к прутьям клетки со стороны арены и стали всматриваться сквозь щель. Толпа понемногу затихла, и, когда наступило почти полное молчание, зазвучал чей-то голос. Марк сразу его узнал: это был Эврай.

– Граждане Афин! Римляне! Достойные путешественники из дальних краев! Всем вам рады на этом великом празднике, устроенном в честь наместника Гая Сервилия и народа Рима! В следующие пять дней вы увидите наилучшие представления, какие только происходили в этих краях. Вы будете участвовать в грандиозных развлечениях, ничего подобного еще не видел мир! И спустя годы, когда люди будут слушать ваши рассказы о том, что сделал для вас наместник Гай Сервилий, они будут проклинать себя за то, что не пришли сюда и не увидели того же самого, не наблюдали за наилучшими боями гладиаторов и прочим. Вы можете считать особым благословением то, что очутились здесь. И увидите все собственными глазами. И услышите собственными ушами. И ощутите своими сердцами. Так пусть начнутся игры!

Толпа снова оглушительно взвыла и затопала ногами по доскам под скамьями, а Марк подумал, не обрушится ли весь стадион под напором такого количества ботинок и сандалий. Но доски выдержали, и трубы загудели снова, и из выхода в дальнем конце арены появились жрецы – три суровые фигуры в белых одеждах с капюшонами. За ними несколько молодых служек несли небольшую жаровню, в которой уже горел огонь, а другие вели предназначенную в жертву козу; белая шкура животного сияла на солнце, а коза тревожно блеяла.

Жрецы вознесли вверх руки в кратком обращении к богам, а потом старший из них выхватил нож и перерезал козе горло. Коза один раз сильно дернулась, заливая песок арены кровью, и тут же затихла. Жрец вспорол ей грудь, вынул сердце и стал внимательно его изучать. Толпа выжидательно шепталась… но вот наконец жрец поднял голову и сообщил, что предзнаменования благоприятные. Боги благословляют игры, представление может начинаться. Толпа радостно загудела, когда жрец бросил козье сердце в огонь жаровни, чтобы боги могли испробовать мясо и насладиться жертвенным дымом.

– Да, вот это удивительно, – сухо заметил Фест. – Хорошие знаки? Хотелось бы увидеть…

Марк посмотрел на него:

– А ты когда-нибудь видел, чтобы предзнаменования были дурными?

– Ты о чем? Нет, не видел.

Жрецы покинули арену, и появилась процессия главных участников. Впереди шли гладиаторы в сверкающих церемониальных доспехах, взмахами рук приветствуя толпу. За ними следовали повозки, наполненные булками, сдобными лепешками и медовым печеньем; все это рабы бросали в толпу. К тому времени, когда началось первое выступление – акробаты, Марк уже потерял интерес к происходящему и сел на солому отдохнуть. Остальные присоединились к нему; друзья почти не разговаривали. Говорить было просто не о чем, и они сидели, погрузившись каждый в свои мысли.

К концу дня стражники привели еще нескольких приговоренных к смерти пленников. Шестерых мужчин и женщину. Всех их обвиняли в убийстве. Старший из них, высокий худощавый мужчина, встал над Фестом и мальчиками, упершись руками в бедра.

– Я – Эвпат. В Афинах все меня знают.

– Мы не из Афин, – ответил Фест. – Так что мы никогда о тебе не слышали.

Эвпат нахмурился:

– Ну, теперь слышишь. Меня приговорили к сожжению. Ты знаешь, как это делается. Если я выдержу без крика, пока мою руку будут жечь до хруста, то меня помилуют. А если я закричу, тогда меня зажарят целиком. И остальным грозит то же самое. – Он ткнул большим пальцем в сторону тех, кого бросили в клетку вместе с ним. – Кроме женщины. Ее бросят на съедение зверям. Бедная жертвенная корова…

Фест мрачно улыбнулся:

– Похоже, кто-то составит компанию мне и мальчикам.

Эвпат надул щеки:

– Не повезло вам, вот что я скажу.

– Приятель, в нашем положении ни о ком нельзя сказать, что ему повезло.

Эвпат засмеялся и сел рядом с Фестом.

– Я-то собирался согнать тебя с соломы на ночь, но ты, похоже, неплохой парень.

Он протянул руку, и Фест после некоторого колебания пожал ее.

– Я Фест, а это Марк и Луп.

Афинянин вскинул брови:

– О, я о вас слышал! Вы убили того торговца рабами в Страте.

– Не убивали мы его, – возразил Марк. – Это был несчастный случай. Мы не убийцы.

– Ну, меня этим не удивишь, – ухмыльнулся Эвпат. – О нас можно сказать то же самое. Постыдные ошибки правосудия, вот кто мы такие. И так сказал бы любой, кто в здравом уме. Просто боги решили сыграть с нами злую шутку. – Он откинулся назад и заложил руки за голову. – Ну а теперь, если вы не против, мне бы хотелось отдохнуть. Хочу получше выглядеть завтра на представлении.

Он подмигнул, а потом закрыл глаза и устроился поудобнее.

– Хватают всех подряд, – пробормотал Фест. – Но он прав. Постарайтесь заснуть, мальчики. Если получится.

Вечером, когда дневные развлечения закончились, несколько стражей принесли пленникам ведро с холодными остатками тушеного мяса. Лишь Эвпат и еще кое-кто из мужчин прикоснулись к нему. Остальные просто сидели молча, кроме коренастой женщины средних лет. Как объяснил друзьям Эвпат, она убила своего мужа, пока тот спал, – он много лет подряд избивал ее, возвращаясь домой пьяным. Женщина сидела в углу, всхлипывая и бормоча себе под нос, что теперь некому будет позаботиться о ее детях.

Когда над городом поднялась луна, все вокруг затихло, кроме воя какой-то собаки, но потом кто-то из служителей арены зашел к ней в клетку и пинками заставил замолчать. Марк не спал; ночные часы тянулись медленно, и мысли мальчика бесцельно бродили от воспоминания к воспоминанию, а еще его мучили горькие сожаления. Марку хотелось верить, что он сделал все, что мог, ради спасения матери. Он надеялся, что когда-нибудь она узнает о том, что с ним случилось, и поймет, что он умер, пытаясь защитить ее.