Алекс Брандт - Пламя Магдебурга

На лбу Петера выступил пот. Чеснок улыбнулся. Железная полоса, описав дугу, снова поднялась вверх.

Второй удар оказался не столь удачным – шест лишь оставил небольшую вмятину на ноге, не сломав кости.

На площади стало очень тихо. Многие отвернулись, не желая смотреть на жестокую казнь. Другие стояли с пустыми, деревянными лицами. Маленький Бруно заплакал. Мать крепко держала его за руку и не давала ему убежать.

Третий удар раздробил испанцу предплечье.

Клаус, беспокойно переминавшийся с ноги на ногу, отбежал за угол ратуши и торопливо помочился на стену.

Четвертый удар. Хруст.

Лицо Клары Эшер горело торжеством. Мария Штальбе морщилась, но не отводила от помоста глаз. Кого-то вырвало.

Пятый удар.

На этот раз испанец не издал ни единого звука. Он был еще жив – на губах надувались пузырьки розовой слюны и едва дергались перебитые ноги. Но боли он уже не чувствовал.

Шестой.

– Господи, да что же вы стоите-то здесь! – вдруг закричала Эрика Витштум. – Уведите отсюда детей! Зачем им смотреть на такое?!

Еще удар, еще и еще. Помост был забрызган кровью и костным мозгом. Чеснок с неудовольствием заметил, что кровь перепачкала штаны, которые он снял с убитого Гильермо.

– Что там происходит? – протирая слезящиеся глаза, тихо спросил Фридрих Эшер.

Петер остановился, пошатываясь. Лицо его было красным, длинные волосы прилипли ко лбу. Он тяжело ловил ртом воздух.

Чеснок наклонился к Кессадо и приложил два пальца к его шее.

– Еще жив, – сказал он. – Надо заканчивать.

Вдвоем с Клаусом они разрезали веревки, подхватили тело испанца, протащили по забрызганным доскам. А затем – аккуратно, стараясь не перепачкаться лишний раз, – принялись вплетать его изломанные конечности в тележное колесо.

– Подожди, – вдруг остановил их Петер. – Дай-ка…

Он сел перед Кессадо на корточки, посмотрел, а затем коротким движением вырвал жемчужную слезу из его уха.

Два дня спустя Петер Штальбе и Конрад Чеснок сидели в пустой казарме. Был полдень, караулы у ворот только что сменились. Клаус Майнау, Карл Гаттенхорст и все остальные, кто нес утреннюю стражу, уже разошлись по своим домам.

Чеснок потянулся, закинул ноги в грязных башмаках на стол.

– Надоело, – сказал он, ковыряя щепкой в зубах. – Столько времени сидим на одном месте, к лавкам задницами приросли. Ублюдок этот, Кессадо, пусть гниет себе на площади, ему-то спешить некуда. А вот нам поразмяться надо.

– Снять бы его с колеса, – заметил Петер, зачерпывая из миски гороховую похлебку. – А то ведь и взаправду гнить начнет.

Конрад зевнул.

– Ты зачем эту штуковину у него из уха вырвал? – спросил он лениво. – К чему тебе? Продать ее все равно не выйдет. Или, может, – тут он насмешливо подмигнул Петеру, – нашел кому подарить? А что, хорошая вещь, настоящий жемчуг. Только смотри, не всякая баба примет такой подарок.

Штальбе хмуро посмотрел на него, но промолчал.

– Ну, так и черт с ним, с этим испанцем, – продолжал Чеснок. – Снимем с колеса да сожжем, невелика работа. Я про другое сейчас. Надо идти к дороге. Еды раздобудем, пару-тройку солдатских ублюдков на тот свет отправим… Зачем понапрасну время терять?

И он указал взглядом на сваленную в углу комнаты груду железа. Это были шлемы и нагрудники, снятые с убитых испанцев. Оружейник Вельц отчистил их от грязи и крови, выправил вмятины, где сумел, так что по большей части эти доспехи еще вполне годились для дела.

Петер зачерпнул еще ложку похлебки, ответил с набитым ртом:

– Маркус не согласится.

– Так ты был у него? Как он?

– Плох. Из дому не выходит, не говорит почти ничего. Я пытался его расспросить про дорогу, ну и про все остальное. Но он сказал, что даже слышать об этом не хочет.

Чеснок вытащил щепку изо рта, осмотрел ее, бросил на пол.

– Не хочет – без него обойдемся. Руку уже неплохо в этом деле набили. Я справлялся у Шёффля: запасов муки мало осталось, а до сбора урожая еще не скоро. Надо идти.

– Как же будем без вожака? Ведь это он все придумал.

– А вот так! – Месснер хлопнул по столу широкой ладонью. – Его что, ангел в темя поцеловал? Вожака мы себе другого найдем. Вот, скажем, к примеру, ты – чем не вожак? Умный, крепкий и в рукопашной выстоишь, и стреляешь неплохо.

Петер неуверенно посмотрел на него.

– Думаешь, Совет согласится поставить меня вместо Маркуса?

– А куда им деваться? У нас ружья, мы защищаем город – стало быть, нам первое слово надо давать, нас надо слушать. В нынешние времена главный не тот, у кого ученая книжка под мышкой, а тот, у кого яйца крепче.

Понизив голос, он наклонился к Петеру ближе:

– Я, честно признаться, думал вначале, что Маркус потребует назначить его новым начальником стражи вместо покойника Хагендорфа. Если бы потребовал, они бы согласились как миленькие. Только у него, видать, совсем голова размякла.

– Маркусу тяжело пришлось. Испанцы крепко его отходили…

– Ерунда, – отмахнулся Чеснок. – Раны заживут, силы вернутся. Вернеру вон ногу прострелили насквозь, запах от повязки такой, что из выгребной ямы и то лучше пахнет. А все равно не унывает – скалится! Я к нему заходил вчера, так он говорит, что через пару недель снова рядом с нами встанет. Уж если Вернер держится молодцом, с чего тогда нашему Эрлиху раскисать?

Петер пожал плечами.

– Ты плечами-то не пожимай, – оттопырив губу, сказал Чеснок. – Это у него все из-за бургомистерской девки, точно тебе говорю. Это он из-за нее сам не свой, из-за нее сопли и распустил. На кой только она ему сдалась? Не пойму. Ведь, если захочет, возьмет себе в жены любую, к примеру, хоть дочку старого Грёневальда. Та наверняка юбки намочит от счастья. Нет, Петер, на Маркуса рассчитывать нельзя: был он прежде крепким парнем, да стал слабаком. Ну так это ничего. Что Эрлиху не нужно – мы вместо него подберем.

Он откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди, прищурившись, посмотрел на Петера.

– Что скажешь?

– Надо с матушкой посоветоваться, – с сомнением ответил тот. – Что, если…

Чеснок накрыл его ладонь своей, с силой прижал к столу, подался вперед.

– С матушкой, говоришь? – тихо и зло произнес он. – Беги, советуйся. Только запомни: за мальчишкой, который выглядывает из-под женской юбки, никто из нас не пойдет.

– Брось, Конрад, – пробормотал Петер, пытаясь высвободить руку, – я…

– Вот тебе и «я», – передразнил Месснер. – Решай, кем ты будешь – слюнтяем или мужчиной; будешь людьми командовать или снова станешь дерьмо убирать в конюшне, слушать, что прикажет этот мозгляк казначей.

Штальбе ничего не ответил ему. Молча поднялся из-за стола и вышел за дверь, сунув за пояс пистолет и нахлобучив на голову шапку.