Анатолий Ковалев - Потерявшая имя

— Боюсь, что дальше Подмосковной в этом году мне не выбраться, — кстати, напомнила она ему о своем недомогании, — поэтому хочу, чтобы ты на правах хозяина сам во всем разобрался. Кончится распутица, и тронешься с места. Разберешься в книгах, наймешь нового управляющего, вникнешь в дело, съездишь со старостой на ярмарку скота, купите новое поголовье… Может, и вишневые сады еще можно поправить! Попробуешь, поймешь, какова она, жизнь помещика. Это если со стороны глядеть, и скучно, и трудно, а коли втянешься, так ничего лучше, кажется, и не надо! А не понравится тебе деревня, что ж… По первому снегу вернешься в Москву…

Евгений выслушал мать с поникшей головой. Пауза затянулась, в тишине было слышно, как в глубине дома скрипят затворяемые на ночь двери. Дворовые люди, поминавшие дворецкого на кухне, рано возвращались в свои каморки, будто опасаясь столкнуться в потемках с тенью самоубийцы.

— У меня другие планы, маман, — наконец проговорил Евгений.

— Поделись, если не секрет… — с дрогнувшим сердцем попросила она.

— Я еду в Санкт-Петербург, к нашим родственникам Головиным.

Князя Головина, двоюродного племянника Владимира Ардальоновича, Прасковья Игнатьевна издавна недолюбливала за его беспечность и страстные увлечения всякими новомодными заграничными течениями. Всегда, когда они с мужем останавливались у него в Петербурге, она боялась, что тот может дурно повлиять на маленького Евгения. Но в данный момент ее больше всего интересовала цель поездки сына.

— Как вам известно, маман, мой троюродный братец имеет большие связи в разных коллегиях… — начал он, но графиня не дала ему договорить.

— Не надо меня обманывать, Эжен. Ты едешь в Петербург не для того, чтобы устраивать карьеру. Ты хочешь разыскать Элен Мещерскую и жениться на ней. — Ее лицо передернул нервный тик от одной мысли о подобном мезальянсе. — Знай же, что этому никогда не бывать! И если ты так поступишь, я лишу тебя не только благословения, но и наследства! А уж за ней ты не возьмешь ничего, кроме скандальной репутации!

Евгений не ответил. Достав из кармана халата пахитоску, он сунул ее в рот и, поднеся к ней свечу, задымил, приведя тем самым матушку в еще большую ярость.

— Ты опять?! — всплеснула она руками. — Я терпела эту гадость лишь потому, что ты был… — графиня осеклась.

— Что же вы не договариваете? — саркастически усмехнулся Евгений. — Вы были снисходительны, пока я оставался инвалидом, теперь же не дадите мне спуску. Я снова должен превратиться в маленького сыночка, послушного и покорного. — Он сделал глубокую затяжку, выпустил струю дыма и заключил: — Только этого превращения, маман, уже не произойдет никогда!

Евгений поднялся с кресел и вышел из гостиной, демонстративно дымя на ходу.

Прасковья Игнатьевна, скорбно выпрямившись и глядя ему вслед, тихо, почти беззвучно произнесла:

— Значит, война…

Она немедленно вызвала к себе конюха и кучера и приказала тотчас поставить ее в известность, если молодой граф вдруг надумает закладывать карету для путешествия. Само собой, выполнять его распоряжения было строжайше запрещено, под страхом телесного наказания. Говоря о порке, графиня никогда не шутила, и дворовые люди, выслушав ее короткую властную речь, только переглянулись.

Во втором часу ночи весь дом затих. Графиня Прасковья Игнатьевна уснула последней, напившись чаю и пролистав на сон грядущий последние страницы расходной книги, заменявшей ей самый увлекательный роман. Только тогда из комнат графа выскользнули две тени и стали украдкой, на цыпочках, спускаться во двор. Высокая тень слегка побрякивала шпагой, та, что поменьше, тащила под мышкой небольшой саквояж. Лишь за воротами шуваловского особняка они нарушили молчание, и высокая тень, переведя дух, спросила маленькую:

— Ну и где же твой извозчик, плутишка?

— За углом, барин, — ответила маленькая тень звенящим от радостного возбуждения мальчишеским голосом. — Я велел ему ждать там, чтобы наших не перебудить. Коней тотчас слышно…

— И откуда ума в тебе столько? — Высокая тень ласково ухватила за волосы мальчугана. — До ближайшей станции доедем на извозчике, а там уж, как Бог захочет…

Через несколько минут они уже тряслись в наемном экипаже. Вилимка глазел на ночную Москву и несказанно радовался предстоящему путешествию. Отвернувшись от него, Евгений выудил из кармана жилета записку. Он написал ее загодя, вымученно прося у матери прощения и пытаясь еще раз объяснить, почему он вынужден поступить именно так. «Она не поймет и не простит! К чему это?» Он разорвал записку на мелкие клочки и выбросил их на мостовую.

…Теперь Елена наконец вспомнила его лицо, несмотря на то что парня очень изменили отросшие буйные кудри цвета спелой ржи. В сентябре, обритый наголо, перепачканный сажей, он показался ей выходцем из ада, теперь же она увидела, что он молод и даже хорош собой.

Сломленная страхом и волнением, девушка бросилась к нему на грудь и разрыдалась, словно он и в самом деле был ей родным братом. Парень обнял ее и, утешая, стал гладить по голове. Разбойники недоуменно переглянулись, раздался глухой ропот.

— Что-то ты темнишь, Афанасий, — прищурив глаз, недоверчиво сказал атаман. — Девчонка-то из дворяночек — у меня глаз наметанный, а ты — мужичья кость. Какая она тебе сестра?

— Эк ты рассудил, Касьяныч, — нагло возразил парень, — хоть от родства отрекайся! Нет, мы с сестренкой из мещан происходим, а дворянку она из себя изображала по моей просьбе…

— Чтобы втереться к «хромому бесу»? — мгновение помешкав, догадался атаман. — Она приехала на его коне!

— Вот-вот, — подхватил Афанасий, — она украла у Савельева коня, как я велел.

— Тьфу! А мы-то думали, савельевская краля попалась!.. — в сердцах воскликнул разбойник с бельмом на глазу.

Атаман все же оставался в растерянности, он не знал, верить ли словам парня. Стоявший за его спиной Илларион мог бы легко опровергнуть эту явную ложь, но решил промолчать. Он прибился к шайке Касьяныча всего три дня назад и предпочитал не высовываться, хотя и был старым дружком атамана.

— Она будет жить в моей избе, — заявил Афанасий и повелительно добавил: — И коня отведите в мое стойло, само собой!

Разбойники долго смотрели вслед удаляющейся паре, пока тот, что с бельмом на глазу, не набрался ехидства и не обратился к Касьянычу с ядовитым вопросом:

— Что-то я не разберу, кто у нас нынче атаман, ты или Афанасий?

Атаман развернулся и со всего маху ударил вопрошающего кулаком в лоб. Разбойник не устоял на ногах и отлетел на две сажени, приземлившись спиной в сугроб.

— Ну а теперь разберешь? — наклонился над ним Касьяныч.

— Оно, пожалуй, что и разберу, — пробормотал тот, облизывая кровь, текущую с разбитой брови, — да только коня-то и девку мы везли тебе, а не ему…