Анатолий Ковалев - Гробовщик

Чем ремесло мое нечестнее прочих? Разве гробовщик брат палачу?

Жить остается все меньше и меньше. Час. Полчаса. Пять минут. Сопротивление бесполезно. Руки в наручниках. Ноги связаны армейским ремнем. Во рту — кляп. Тряпка отдает бензином. Старый, вонючий «жигуль» мчится неизвестно куда. Сквозь прорезь в старом брезенте виден мутный осколок окна. Там ночь. Наверно, последняя ночь, вспыхивающая время от времени огнями автострады.

Его уложили на заднее сиденье. Накрыли дырявым брезентом, «чтобы не задохся». «Не ищи легкой жизни, парень», — наставлял когда-то отец. «Не ищи легкой смерти, парень», — говорил он теперь сам себе. Здоровенный детина с подбитым глазом (это он вчера подбил ему глаз! А может, позавчера?) уселся ему прямо на ноги. Дерьмовый китайский кожан детины неприятно скрипит и безбожно воняет! Другой, маленький, щуплый на вид, с гнилыми зубами (как несет у него изо рта!), устроился в головах и положил свою пудовую руку ему на грудь. Удар у коротышки тяжелее, чем у детины. Рука нечиста. Какой-то селедочный запах. И одежда на нем давно не стирана. И тело, наверно, мхом поросло да древесными грибками!

Почему перед смертью так обостряется обоняние?

Ему недавно стукнуло тридцать пять. Отец, как всегда, устроил шумное застолье. Созвал чуть ли не всю общину. Пили за их здоровье, за процветание обеих фирм, то бишь кооперативов. Все были счастливы. Все шло прекрасно. Отец сказал, что еще два-три года — и в стране будет новый строй, и уж тогда они развернутся на полную катушку! «Как в Америке?» — спросил кто-то. «Как в Америке», — улыбнувшись, подтвердил отец. «Не говори «гоп», Епифан!» — раздалось откуда-то из-за спины. Отец нахмурился. А он тогда и не подумал обернуться. Этот голос не спутать с другими.

Его похитили, как в Америке. По всем правилам голливудской стряпни. Ему нравились эти фильмы. У него имелась целая обойма таких видеокассет, и он разряжал их одну за другой, когда выдавалось свободное время.

Его схватили средь бела дня, в центре города, когда он выходил от «Сэма». Вообще-то это кафе «Ландыш», но люди посвященные называют «У Сэма». Он шел с папкой под мышкой, насвистывая «Гуд-бай, Америка». Торопиться было некуда. До работы рукой подать. Чтобы отобедать «У Сэма», он никогда не пользовался юркой, искрометной «хондой». Ехать на такое расстояние, только зря распаляться. Всегда любил спортивные автомобили. Отец его не понимал. У отца была эта неповоротливая кишка «БМВ» да пенсионного возраста «Волга».

Уродливый, с мутными стеклами «жигуль» въехал прямо на тротуар. «Платон!» — окликнули его. А кого же еще? Имя-то редкое. Его так назвали в честь великого мыслителя, а также в честь дедушки с отцовской стороны. Дед был Платон Платонов, и внук Платон Платонов. Трудно представить, что еще какой-нибудь Платон прогуливался в это время вдоль набережной городского пруда. Он остановился, но не успел обернуться, как в ушах зазвенело от молниеносного удара незнакомого детины. Тот был выше на голову, и кулаки имел размером с дыню «колхозницу». Платон устоял на ногах. Выругался. И двинул детине в глаз. То ли от неожиданности, то ли удар действительно оказался сильным, но парень отлетел на пару шагов и сел в лужу. Подбежавший коротышка, с внешностью неандертальца, показался Платону слабым противником. Однако удар на этот раз у него не получился. Неандерталец увернулся и, приняв позу каратиста, вонзился пальцами под ребра. Боли Платон не почувствовал. Очнулся уже в машине. В наручниках. С кляпом во рту.

Ему ничего не объяснили. Привезли в покосившуюся хибару на окраине города и бросили в холодный погреб.

Первая мысль была о жене и детях. Какое счастье, что он неделю назад отправил их в Крым. У него два пацана и девочка. Погодки. От трех до пяти. Им всегда хорошо в Крыму. Там у них с отцом огромный дом. Не дом — царский дворец. Четыре этажа. Сорок комнат. Можно заблудиться. Зато всем места хватит. И внукам и правнукам. Греческие семьи большие. Гречанки не боятся помногу рожать.

Свет в погреб не проникал. Часы остановились во время драки. Неизвестно, сколько он там просидел. Еду приносил детина. Наручников не снимал. Платон пытался задавать ему вопросы, но тот молчал. Попытка огреть детину эмалированным тазом, который Платон нащупал в темноте, провалилась. В последнюю секунду парень почувствовал движение у себя за спиной, обернулся и выбил таз из рук пленника. Потом принялся хладнокровно, но усердно избивать его. Истязание в темном погребе было красноречивей всяких слов. Детина бил без разбору. Это значило, что его похитителям не важно, в каком виде он предстанет впоследствии перед отцом. До этого момента Платон был уверен, что все идет по голливудскому сценарию. За него требуют выкуп. И отец не станет долго торговаться. Денег у них достаточно. Можно весь город купить. А будет еще больше, когда сменится строй. Будет, как в Америке.

Сверху спустился коротышка и снова его «усыпил».

Сознание вернулось от того, что понял — примерзает к деревянному настилу. Заставил себя подняться. Сесть на сломанный стул. Тело ныло от ссадин и ушибов. Рядом не было никого. Слезы покатились сами собой. Слезы по отцу. По матери. По жене. По двум пацанам и одной девочке. По всем, кого больше никогда не увидит.

Вопреки всяческим доводам разума, он чувствовал, что эта ночная поездка в вонючем «жигуле» его последнее путешествие. Огни автострады слепили, но не раздражали. Кого может раздражать свет перед вечной тьмой? Он зачем-то считал секунды. Лишь бы ни о чем не думать. Как выехали, все считал и считал. «Три тысячи семьсот двадцать шесть, три тысячи семьсот двадцать семь»…

— Приехали, — без энтузиазма пробурчал шофер.

Детина выцарапал его из машины, взвалил себе на спину и, протащив несколько метров, как садовод-любитель мешок с удобрением, бросил на землю, перед фарами «жигуля». Новые запахи поразили обоняние Платона. Пахло углем. Обыкновенным каменным углем. Он понял, что его привезли на заброшенную шахту. Этот запах ему нравился больше других, но его забивал какой-то незнакомый, химический, вызывавший тошноту.

Ослепленный светом фар, он не заметил, что обстрелян фарами с двух сторон. Он не слышал, как подъехала вторая машина. Значит, она уже была здесь. Ждала его. С первого взгляда он узнал джип «черокки», потрепанный временем и неумелым водителем. Ему даже довелось пару раз прокатиться на нем — не смел отказать добродушному хозяину.