Анатолий Ковалев - Гробовщик

Вместо того чтобы остановить съемку, очкарик дает указания:

— Черт с ним! Смейтесь! Смейтесь! И как можно дольше!

Он не любит дублей. Он экономит пленку. Камера выплывает из-за спины. Поликарпу кажется, что оператор развил бешеную скорость. Постепенно он осознает, что кино кончилось. Мальчик с флейтой не двигается, не открывает глаза. На лице у него толстый слой пудры. Поэтому он как живой, но Гробовщика не проведешь. Гробовщик все видит.

Съемочную группу парализует страшный рев кардинала.

— Стоп! — визжит белобрысый. Он не понимает, что кино уже кончилось.

Кардинал выбритой тонзурой бодает обескураженного оператора. Камера сходит с рельсов.

— Кто?! Кто?! — хочет знать хозяин кладбища, авторитет, босс отъявленных громил Анастас Карпиди.

Он бросается на режиссера. Валит его на землю и начинает душить. Белобрысый хрипит. Извивается змеем. Поликарпа еле отрывают от него пять или шесть человек из съемочной группы. Обливают холодной водой из вёдра. Усаживают на холодный камень с надписью «сон».

Паника. Кто-то по сотовому вызывает милицию. Потом приносят другой гроб. Голубой. Там настоящий флейтист. Студент музыкального училища. И тоже мертвый.

Капли воды с кардинальского креста падают на кладбищенский песок.

— У вас тринадцатое место, — сообщила немолодая проводница в форменной синей пилотке, вернув паспорт и билет мужчине в длинном темно-зеленом пальто.

Он сказал своей спутнице: «Иди домой!» — но та и не подумала, прошмыгнув вслед за ним в черный проем вагонной двери.

В четырехместном купе не было ни души. Там царил образцовый порядок и чистота. До зеркального блеска начищенные стены, свежая занавеска на окне, ковровая дорожка, только-только из-под пылесоса, белоснежная скатерка на откидном столике, ваза с искусственными незабудками, прохладительные напитки, чайный сервиз, шоколад, печенье, пакетики с кофе, чаем и сахаром.

— А здесь уютно, — заметил мужчина, поставив средних размеров саквояж на полку под номером тринадцать. — Давно не ездил в поезде. С детства.

Он снял пальто, оставшись в ярко-рыжем свитере и серо-зеленых брюках, ему было лет тридцать или около того. Приятное, слегка вытянутое лицо с улыбающимися серыми глазами, короткий бобрик светлых волос. В мужчине с первого взгляда угадывался интеллигент. И в то же время не хлюпик. Такие особи чаще встречались в конце прошлого века и все реже встречаются теперь.

— Зря ты пошла со мной. Не люблю расставаний. Отходящий поезд навевает смертельную тоску.

— Но ведь на перроне останусь я, — чуть не плача, прошептала его спутница, совсем юное создание, не по годам задумчивое. Из-под широких черных бровей на него глядела вся мудрость Востока. Густые каштановые волосы растрепались. Тонкий, с легкой горбинкой, нос покраснел.

— Нас не должны видеть вместе. Ты же знаешь, куда я еду.

— Мы пока еще в Москве, — возразила она.

— Это тебе так кажется, — усмехнулся он. — Здесь уже кончается Москва.

— Ты меня специально пугаешь?

— Нет. Я хочу, чтобы ты была готова ко всему.

— Я не понимаю… Ты едешь оформлять развод?

Он кивнул, продолжая улыбаться.

— В этом есть что-то противозаконное?

— Скорее противозаконное было в моем браке, — пошутил мужчина.

— Ты от меня что-то скрываешь, — все больше волновалась девушка. — У тебя в этом городе еще какие-нибудь дела?

Вместо ответа он полез в саквояж, выудил оттуда толстенную книгу и черный бархатный футляр с очками. Очки оказались с замысловатой, под старину, оправой. В них он выглядел немного странно, существом не от мира сего.

— Ты носишь очки? — раскрыла от удивления рот его спутница.

— Знаешь, тебе пора, — твердым, не терпящим возражений голосом произнес он.

Уже в дверях купе, она спросила:

Когда тебя ждать?

— Не знаю. Позвоню.

Однако девушка не ушла далеко. Она стояла на перроне, напротив его окна и терпеливо ждала отхода поезда. Они молча разглядывали друг друга. Он ей подмигивал, и по его губам она могла прочесть оптимистическое: «Все будет хорошо!»

Оставалось не больше пяти минут, и он уже тешил себя надеждой, что путешествие пройдет в одиночестве, в тишине, за чтением любимого, уютного Диккенса. Но мечтам не суждено было сбыться. Дверь купе распахнулась, и какой-то запыхавшийся субъект уселся на полку под номером пятнадцать. Интеллигент в очках успел только заметить, что у попутчика нет никакого багажа. В глазах его спутницы появилась тревога.

— Здрасьте, — буркнул субъект.

Мужчина повернул к нему голову и в свою очередь поздоровался.

У попутчика было темное, изможденное лицо с водянистыми глазками, крупным, угреватым носом, лоснящимися щеками, покрытыми двухдневной щетиной.

Мужчина в странных очках сделал девушке красноречивый знак, чтобы она уходила, но та осталась стоять и сложила губы как для поцелуя. Затем снова с тревогой взглянула на попутчика.

— Чё ей надо? — вдруг занервничал тот. — Чё она тут стоит? Ты ее знаешь?

— Это моя девушка, — спокойно ответил мужчина.

— А, ну тогда ладно. Пусть стоит, — разрешил попутчик. — Она провожает тебя, что ли? — догадался он в следующую минуту. — Переживает, что ли? А чё переживать-то? Скажи, чтобы не переживала.

Мужчина в странных очках пропустил мимо ушей пожелание соседа, только повнимательней вгляделся в него. Тот явно нервничал и чего-то боялся. На вид ему было за сорок. Кожаная коричневая куртка, черная кепка, наверняка прикрывающая лысину, грязноватый ворот скатавшегося свитера.

Соскочив со своего пятнадцатого места, мужчина крикнул девушке через окно:

— Не переживай! Все будет в порядке! — Он поднял вверх большой палец.

Девушка засмеялась, а глаза у нее при этом плакали. Ее возлюбленный брезгливо усмехнулся. От попутчика несло перегаром. Поезд тронулся.

— Валера, — протянул грубую, широкую ладонь сосед, когда перрон за окном исчез.

— Юра, — подал ему холеную руку мужчина в странных очках.

— Москвич? — сразу учинил допрос Валера.

— С недавнего времени. А вообще-то мы земляки.

— Не признал бы. Ты где родился?

— То есть?

— В каком районе?

— В районе завода РТИ.

— Улица Военная? — с ходу выдал Валера, ошарашив того, который назвался Юрой.

— Откуда вы… Откуда ты знаешь?

— Угадал? Так ведь? Угадал! — захохотал попутчик, сверкнув золотым зубом. — Военная, 5а. Заводское общежитие для семейных. Вонючее желтое здание в четыре этажа.

— Ничего не понимаю. — Он даже снял очки, чтобы получше разглядеть земляка. — Там жили мои родители… Мы разве знакомы?

— Чё ты уставился на меня? Я тебя в первый раз вижу! Просто мы с женой в той общаге мыкались пять лет. Когда ты сказал, «в районе РТИ», первое, что пришло на ум — Военная, 5а, семейная общага. Совпадение, Юрик! Одень очки! Простудишься!