Анатолий Ковалев - Гробовщик

Дверца джипа хлопнула, и фары высветили тучный силуэт, надвигавшийся на Платона.

— Ну, что, голуба моя, соскучился по батьке? Ничего, скоро увидитесь. — Жирные пальцы потрепали его по плечу. — Скоро все там будете.

— Папа вам не заплатил? — дрожащим голосом поинтересовался Платон.

— Заплатил? Эх, Платоша, Платоша! — Жирные пальцы по-отечески пригладили вихрастую голову пленника. — Да кому, голуба моя, нужны его говенные деньги?

— Не понимаю.

— Чего ты не понимаешь, засранец? — повысил голос тот.

— Отец вам платил по-честному. Я тоже. Что еще надо?

— Что надо? — Жирные пальцы ухватили за шиворот и потянули вверх, туда, где, словно два отравленных таракана, бегают черные глазки. — Надо мне, Платоша, совсем немного. Избавиться от тебя и твоего вонючего папаши!

— Сам ты воняешь, сука! — вырвался из его рук Платон и плюнул в бегающие глазки.

Тот выпрямился и молча утерся.

— Жирная свинья! Гробовщик гребаный! Сгниешь на своем кладбище! — продолжал орать пленник. — Отец меня ищет. Отец отомстит. Община проклянет тебя!

— Плевал я на общину! — с ухмылкой заявил Гробовщик. — А папа тебя в самом деле ищет, мой мальчик. Не жалеет деньжат. А сам не отходит от телефона. Телефон у него в кабинете. Все три дня он прямо прикован к нему. Ждет, когда ему предложат выкуп. Не дождется дряхлая голуба Епифан. Ай-ай-ай, жалко папу. Вместо выкупа мой снайпер предложит ему пулю в лоб! Как тебе такой расклад? А, Платоша? Что замолчал?

Платон и в самом деле ничего не мог сказать, потому что задыхался от боли и безысходности.

— Не переживай, — успокоил тот, — батьку твоего похороню по первому классу. Чего не обещаю тебе. Слишком большая возня может навредить. Тебя мы просто сбросим в шахту и посыпем кое-чем. Глядишь, через денька два-три даже косточек не останется! —

Он тихо, невесело рассмеялся, а Платон понял теперь, откуда химический запах. В окрестностях города много заброшенных шахт. Люди пропадают бесследно.

— О жене и детях я тоже позабочусь, — продолжал с ухмылкой Гробовщик. — Скоро свидитесь. Обещаю.

Сказав это, он сделал знак своим людям, чтобы те принимались за работу, а сам повернулся и вальяжно, не торопясь направился к джипу.

— Будь ты проклят! — из последних сил заорал Платон, но голос подвел, сорвался, превратив предсмертные слова в неразборчивый хрип.

Его подхватили знакомые руки детины и поволокли прочь от горящих фар. Из света во тьму. Он больше не сопротивлялся. Стал насвистывать «Гуд-бай, Америка!». Назло им всем. Сзади плелся коротышка-неандерталец и волок за собой два тяжелых белых мешка. Заработал мотор джипа. Обыденно и в то же время неправдоподобно.

«Три тысячи семьсот двадцать восемь, три тысячи семьсот двадцать девять»…

Жить остается все меньше и меньше.

Ничего такого раньше здесь не случалось. Кладбище, уголок покоя и умиротворения, превратилось в тысячеголосый вертеп, в безумную феерию «важнейшего из искусств». Третью ночь на самом престижном кладбище города шли съемки душераздирающего триллера.

Хозяин кладбища и прилегающих к нему окрестностей, Анастас Карпиди, по кличке Поликарп, а в народе — просто Гробовщик, скептически относился к подобным мероприятиям. На переговоры с ним киностудия потратила целый месяц. Предлагались не малые деньги за аренду территории. Фильм финансировала солидная фирма. Правда, ее представители, из стратегических соображений, на прямые переговоры с Поликарпом не шли. Так что за все приходилось отдуваться директору картины, тщедушному, плешивому мужичонке, с ясным взором и темным прошлым. «Есть другие кладбища», — непонимающе пожимал плечами Гробовщик. На самом деле он все прекрасно понимал. На других кладбищах нечего снимать. Не тот антураж. Нищета и грязь. Здесь же почти европейский комфорт. Простых смертных тут давно не хоронят. При социализме сюда допускали исключительно Героев Советского Союза и Социалистического Труда. При капитализме появились новые герои. Бойцы невидимого фронта. Боссы различных мафиозных структур и их приспешники. Тех старых героев никто уже не помнит. Имена новых у всех на слуху. Поликарп отвел им целую аллею, на которой возвышается трехметровый золотой крест. Лица, которые раньше советские граждане могли видеть только в передаче «Человек и закон», здесь отлиты в бронзе и чугуне. На надгробиях из мрамора, малахита, яшмы, змеевика выгравированы не только их фамилии, но и клички. Круча, Гром, Череп, Пит Криворотый. Их тут около сотни. И любому прохожему ясно — это сильные мира сего. Недаром один французский журнал запечатлел на своих страницах общий вид аллеи. Поликарп тогда был посговорчивей. Все-таки иностранцы!

«Нас не интересуют ваши герои!» — вмешался в процесс переговоров режиссер фильма, вспыльчивый молодой человек, белобрысый крепыш в раскаленных добела очках, то и дело отплясывавших «Комаринского» на его веснушчатой картофелине. Он снимал свой первый фильм и поэтому готов был на все. «Нас интересует немецкая часть кладбища! Слышите? Немецкая!»

Бог наградил Поликарпа чутким слухом и быстрым умом. Он давно прикинул, где могут происходить съемки триллера. В самом старом, но не заброшенном уголке, в так называемой немецкой аллее. Собственно, это и было раньше, еще до войны, немецкое кладбище, хотя никаких немцев там нет. Это ошибка советской власти, окрестившей шведскую общину немецкой. Шведы здесь появились еще при Петре и жили обособленно, пока не грянула революция. Шведские каменные надгробия, с распятиями, с фигурками святых, хоть и полуразрушенные, больше всего подходили для съемок.

Поликарп любил наблюдать вспыльчивых молодых людей и на визгливое вмешательство режиссера ответил спокойно: «Это кощунство, друзья мои, тревожить покойников, да еще ночью».

Ясный взор плешивого директора потускнел, и он уже было направился к выходу, но несдавшийся очкарик неожиданно выпалил: «Хотите одну из главных ролей в моем фильме?» Даже вечнобегающие глазки Карпиди на миг остановились. Толстые губы расплылись в благодушной улыбке.

Третью ночь подряд кладбище выло, взрывалось, пело, отплясывало, хохотало. Шведские надгробия, бутафорские гробы, скелеты, полуразложившиеся покойники, тройка черных лошадей, запряженных в черную карету, все это вихрем закружилось вокруг Поликарпа.

Его одели в красную кардинальскую мантию и повесили на грудь широкий крест. Гордость Анастаса, черная шапка густых волос, без какого-либо вкрапления седины, несмотря на солидный возраст, несколько пострадала в последнее время. На самой макушке наметилась лысина. «Вот и замечательно!» — сказал по этому поводу режиссер и приказал гримерам выбрить Поликарпу тонзуру. Гробовщик молча перенес превращение недостатка в достоинство.