Анатолий Ковалев - Кровавый источник

Любые совпадения имен и событий этого произведения с реальными именами и событиями являются случайными.

Посмотри, как блестят бриллиантовые дороги.

Послушай, как хрустят бриллиантовые дороги.

Смотри, какие следы оставляют на них боги.

Чтоб идти вслед за ними, нужны золотые ноги.

Чтоб вцепиться в стекло, нужны алмазные когти…

Никому не придет в голову искать его здесь, в десяти минутах ходьбы от Кремля. В темном узком переулке; в доме, выстроенном сто лет назад, а может, и больше; в подъезде с обшарпанными стенами, где до сих пор, подобно экзотическому ленивцу, ползает вверх и вниз доисторический лифт с деревянными дверками и стеклянными окошками; за дубовой дверью, где в одной из десяти необитаемых комнат скрылся он от мира.

Уже минуло три недели, как Андрей Кулибин обосновался в столице. Телефон молчал. О нем забыли. Или это ему казалось? Во всяком случае, буря в душе улеглась, он почти успокоился, и только несколько седых волосков на висках напоминали о былых треволнениях.

Первые дни он не выходил из дому. Потом стал совершать ночные вылазки за хлебом и за сигаретами. На исходе второй недели вовсе обнаглел: объявился средь бела дня в институте, где учился заочно, и даже переговорил кое с кем по поводу своей будущей книги. Дело в том, что Андрей был поэтом и уже который год пытался издать книгу песен. Сколько помнил себя — в детском саду, в школе, на стройке, на заводе и так далее, — всегда бурчал под нос какие-то рифмы, набегавшие изнутри, как волны. Писал он в основном для рок-групп. Кое-что исполнялось, и одна песня даже прозвучала по местному радио, но так уж вышло, что все коллективы, с которыми он работал, недолго удерживались на вершине Парнаса и песни Кулибина канули в Лету.

Примерно пять лет назад, когда он разводился со Светланой и та называла его не иначе как ничтожеством — за неумение заработать на жизнь, — возникла эта бредовая идея с книгой. Андрей собрал все «съедобное» — от школьных тетрадок, исписанных ровным значительным почерком, до измятых листочков с карандашными каракулями, чаще всего залитыми вином. Отбросив устаревшие, социальные тексты, перепечатал все набело и понес в местное издательство.

«Время песен прошло», — дружески похлопали его по плечу и дали совет переквалифицироваться на прозу, лучше — на фантастику.

В другом издательстве согласились издать кулибинские творения, но только за его счет. А он так надеялся заработать на этой книге, ведь все, за что он брался, выскальзывало из рук, и доходы его таяли с каждым днем. В последнее время он продавал колготки. Ходил в благополучные учреждения с толстой сумкой и уговаривал дамочек раскошелиться.

И все-таки песни не пропали даром. С ними он поступил в Литературный институт и теперь уже искал издателя в Москве, правда, также тщетно.

Тот шаг, на который он решился три недели назад от безысходности, униженности и даже чуждой ему злости, не имел прямого отношения к его творчеству, но перевернул всю жизнь. Он больше не продавал колготок. Он вообще больше ничего не продавал. Приятель по институту предоставил ему эту жилплощадь с четырехметровыми потолками, в квартире, предназначенной на продажу, и не взял с Кулибина ни копейки. «Живи, пока не нашелся покупатель на этот дворец». Кроме крыс и мышей, здесь никто не обитал. Одни квартиры-дворцы ждали своих покупателей, в других, уже купленных, полным ходом шел ремонт. Целыми днями там что-то стучало, визжало, обваливалось, и только к вечеру дом обволакивала загробная тишина с привычной возней грызунов.

Андрей, укутавшись в дырявый плед — в доме отключили отопление, а март выдался холодный, — писал из ночи в ночь стихи, днем отсыпался, питался исключительно хлебом, запивая его кипятком, сократил «никотиновую норму» до одной сигареты в день, смаковал ее, единственную, всю ночь, мечтал о славе и ждал, как все поэты, близкой кончины. Он уже давно перешагнул возраст Лермонтова и приближался к возрасту Рембо. Кулибину стукнуло тридцать пять, и он надеялся, что Господь отмерил ему пятьдесят два, как Верлену. А телефон молчал. О нем забыли.

Поскрипев истерзанной раскладушкой, Андрей наконец принял вертикальное положение, решившись на умывание ледяной водой. Он не спал уже часа три, настраивая транзисторный приемник на «криминальные волны» разных радиостанций. Это вошло у него в привычку. Он ждал сообщения о преступлении века. Ведь он видел, как перекосилось лицо прокурора, когда тот пробежался глазами по листам, исписанным его каракулями. И это была уже не книга песен. Прокурор обещал дать делу ход и попросил Кулибина не выезжать из города. «Вы выделите мне охрану?» — ухмыльнулся Андрей.

В тот же день он уехал в Москву.

Он наивно полагал, что радиоголоса только и будут трезвонить об этом. Все-таки государство ежедневно обворовывают на миллиарды рублей, в то время как люди месяцами не получают зарплаты. Но взрыва от его каракулей не случилось. Прокурор слукавил? Или просто ведется расследование и в интересах дела подробности не оглашаются? Он мог бы позвонить прокурору, но кто будет платить за междугородний разговор? К тому же тот сразу узнает о его местонахождении: у прокурора в кабинете наверняка телефон с определителем.

Уже в сумерках Андрей покинул раскладушку, умылся, вскипятил чайник. Без особого оптимизма подсчитал свои сбережения — двенадцать тысяч триста пятьдесят два рубля. «На неделю хватит, а там что-нибудь придумаю». Осмотрел припасы: кусок черствого батона с отрубями и три сухаря. «Ночь продержусь». К голоду он привык, хуже дело обстояло с куревом. В пачке оставалась единственная сигарета. Это как раз и была его ночная норма, но Кулибина охватил ужас, что к утру он останется без сигарет. «Две тысячи выделю на «Яву» и буду блаженствовать еще двадцать ночей!»

Дождавшись полуночи, он набросил куртку, закрыл на ключ дубовую дверь и вызвал лифт. От произведенного лифтом скрипа и гудения обезумевшие грызуны шарахались по темной лестнице. Кулибин замер. «Как перед Страшным судом», — подумал он.

Очутившись на улице, Андрей сразу замерз. К ночи ударил небольшой морозец, ветер пронзал насквозь и кружил какие-то сумасшедшие, заблудившиеся в мартовском небе снежинки.

У дома напротив, облокотившись на забитую дверь, курила женщина — это было для него сенсацией.