Владимир Мединский - Стена

— Ты к чему это ведешь, дружок? — очень ласково, так ласково, что у Фрица по спине мурашки побежали, спросил Лаврентий. — Подозреваешь кого-то из моих людей?

— А ты сам, Лаврентий Павлиныч, кого подозреваешь? — с таким же дружелюбием переспросил Григорий. Теперь он поднял голову и смотрел Лаврентию прямо в очки. — Положим, Клим был стрелком, который убил дурачка Ерошку, который на тебя показал… и… потом — Катерину убил. Только он это не для себя все это творил — у него хозяин имелся. Вернее сказать, имеется — ведь вроде как вчера этого Климку живым видали? И едва тебе про то донесли, Лаврентий Павлиныч, как ты кинулся сообщить это воеводе: вот, мол, первый рассказываю!

— Что… Ты что же, щенок… — с грохотом отбросив стул, Лаврентий вскочил на ноги. Поднялся и Григорий, а за ним и Фриц. — Ты что — меня подозреваешь?!

Лицо Лаврентия залилось, будто пожаром, яркой краской.

— Ты… Да ты! Ты в уме ли, Гришка?! Сопляк!

У стрельца возле двери рот открылся.

— Я тебе не Гришка! — прошипел Колдырев. — Гад!

Шеин тоже сделал попытку вскочить, но не смог: нога. Тогда он с размаху шарахнул кулаком по столу и рявкнул:

— Прекратить!

И Колдырев, наверное, впервые ослушался воеводу — сейчас он просто не слышал окрика. В ушах стоял колокольный перезвон, заглушая все звуки мира… даже в глазах плавали кровавые червячки — совсем как тогда, в Орше, где багровая ярость застила ему разум. Рука метнулась к рукояти шпаги. Но Фриц успел схватить друга поперек груди.

— Стой! — крикнул он по-немецки. — Хальт! Надо доказать!

— Остынь, Григорий! — уже спокойнее выдохнул Шеин. — И сядьте уже все! Бунтовать мне тут вздумали?! Воеводу своего не слушать? Сидеть, я сказал!

Майер разжал хватку. Продолжая буравить друг друга ненавидящими взглядами, Григорий и Лаврентий подчинились. Сели. Фриц же на всякий — остался стоять по левую руку от Колдырева.

— Складно молвишь, Григорий, — напряженно продолжал Шеин. — Но поверить тебе не могу. Я Лаврентию Павлинычу как себе доверял, он со мной через такое прошел, после чего хоть в ад! И он может крысой оказаться?!

— Доверял? — тихо, но вроде даже и с угрозой в голосе спросил Логачев. — То есть, уже не доверяешь?

— А кто еще, если не он? — Колдырев весь трясся, но Лаврентия теперь как бы старательно не замечал, обращаясь непосредственно к воеводе. — На ком еще все концы сходятся? И Клим этот, выходит, не погиб вовсе. Значит, что? Значит, сам Лаврентий приказал своим людям донести, будто тот убит.

— Нет, Гриша, это било не так, — возразил Фриц. — Я вчера поговориль со стражниками. Как упаль Клим, никто не видел, его уже мертвий находили. И у него биль разбит вся голёва. Узнавали только потому, что узнали его кафтан… А ведь кафтан может надевать и другой чельовек, так?

— Вот оно что, — голос Михаила сделался вовсе уж равнодушным. — Значит, наша крыса стрелка не уничтожила, приберегла. В пустом-то городе, где люди, будто мухи, мрут, кто кого вспомнит, узнает? Все, будто тени, ходят… Значит, затаился Сошников, своего часа ждет. Так что ли, Лаврентий?

Логачев побелел и уставился на Михаила, словно не мог его узнать.

— Ты… — то ли вскрикнул, то ли взвизгнул сокольничий. — Ты что же, в этот бред веришь?! Только сейчас говорил, что… И поверил?! Кому? Зятюшке твоему, с горя умом тронувшемуся, да иноземцу, врагу недавнему? Сам-то, воевода, не помешался, а?

— Я всегда верил тебе, Лаврушка! — сказал Шеин сквозь сжатые зубы. — И не мнил, что наступит день, когда сомневаться начну. Однако ж как иначе объяснить? Есть такое, чего и впрямь никто, кроме тебя, не знал и знать не мог…

— Так уж и никто? — вдруг рассмеялся Логачев. — Есть и еще человек, который все обо всем знал. И мог не менее моего… Это ты, воевода!

Нервный смех Лаврентия вдруг оборвался так же неожиданно. За столом на минуту повисла тишина. Шеин проговорил тихо и неожиданно ровным голосом:

— Коли меня винишь, Лаврентий, так и скажи. Получается, что я родную свою племянницу застрелить велел? Или самого себя? Не сходится. И еще одна мелочь-то: будь я предателем, так на что б мне сдалось столько хлопот? Я бы просто сдал крепость Сигизмунду.

— Думайте, что хотите! — взорвался Лаврентий. — Вы все тут не в себе! Да я уж почти нашел крысу эту! Если б вчера польская пушка по стенам не саданула, если б удалось Климку Сошникова поймать, коли он и впрямь жив, так я б уже все знал! А теперь, когда Григорий сказал, что у кого-то, оказывается, в подвале тайный ход имелся, я и подавно легко загадку разгадаю.

Ни говоря боле ни слова, Лаврентий встал, развернулся и с прямой спиной двинулся к дверям.

Все это время раненый стрелец остолбенело слушал невероятный разговор с сокольничим. Логачева все без исключения считали в Смоленске вторым человеком, хотя в открытую никто этого и не говорил. Возможно, кто-то думал даже, что всемогущий Лаврентий здесь первый человек… И вот сейчас двое лучших воинов воеводы обвиняют этого самого Лаврентия в измене! И Шеин, кажется, им верит! Да как же такое возможно?

Однако молодой стрелец, перехватив бердыш за середину, решительно наклонил его, закрывая выход.

— Стой.

— Вот уже как, — Лаврентий повернулся к воеводе. — Что же, в темницу меня отправишь? На дыбу вздернешь? А, Михайло? Ну, давай! Михаил, я сам проверить должен. Если вновь не то окажется, то тогда поступай со мной, как хочешь.

— Иди, иди, Лаврентий, — Михаил мрачно отвернулся. — Докажи, умоляю тебя, что не ты аспид ночной. Иначе — своей рукой зарублю. Ступай! Да, и соколиков своих от меня прибери, не надобна мне боле охрана. Пускай на Стену идут.

Раненый стрелец отступил от двери, Лаврентий на пороге обернулся.

— Эх, Михайло, Михайло! — проговорил он почти с отчаянием. — Эх…

— Зря мы его отпустили! — мрачно сказал Колдырев.

Фриц пожал плечами:

— Уйти ему некуда: если подземний ход быль, то сейчас его нет. А спрячется, точно покажет, что это он есть крыса.

— Беги, скажи Довотчикову… — обратился Шеин к стрельцу. — Ах, да… Бедный Ваня. Но беги скажи, чтоб за ворота не вздумали его выпускать… Ровно душу вынули, — добавил он, растирая левую сторону груди.

То на одной, то на другой стороне улицы зияли пустые провалы. От иных сараев, бань, теремов оставались лишь ямы. Опустевшие постройки, поселенцы которых умерли или погибли, воевода разрешил разобрать на дрова. Разбирали и самовольно, селясь по две семьи в одном сарае, чтобы другой пустить на топливо. А все заборы и ворота сгорели в очагах уже давно.

— Все это очень и очень странно… — раздумчиво сказал наконец Майер.

— Ты про Логачева? — понуро спросил Григорий. — Да, я тоже многого не понимаю…

— Нет, я о другом… Вот ты говорил — помнишь? — случай надежнее правила… Но не слишком ли много случайностей вокруг, Гриша?