Владимир Мединский - Стена

Сигизмунда всегда бесило, когда его пытались напугать. Однако на этот раз он всерьез задумался. Если б в эту ночь — опять не этот проклятущий сон с падающей длинной залой и зловещим белым соколом, вероятно, он поборол бы свои сомнения — злосчастный галеон слишком волновал его воображение… И все же мысль о возможной ловушке Сигизмунда отрезвила.

— Хорошо, — проговорил он, минуту подумав. — Тогда приказываю. Отправьте отряд в… пятнадцать человек. Пускай им командует ротмистр Хрулевский… Да и сами с ним поезжайте, кавалер. Вы, как я понимаю, разбираетесь в старинных судах? Зарисуете галеон, если, конечно, он там, и рисунок привезете мне.

— Слушаюсь, ваше величество.

Ответив так, Новодворский показал тоном, что сожалеет о своей настойчивости. Это искусство говорить все, что надо, не словами, а одной только интонацией, было развито при дворах всех европейских государей. В формальном ответе кавалера слышался мягкий укор: изволь теперь рисковать вместо короля. Неужели его величество так и не забыл те неудачные для него шахматные партии? Но на самом деле Мальтийского кавалера страшно интересовала загадка развалившегося судна, неведомыми путями оказавшегося на днепровском берегу. Он испытывал возбуждение породистой легавой.

Крестьянин тщательно замотал в онуч пять золотых монет, и разведка вышла на задание.

Полтора часа спустя по Днепру пронесся отдаленный гром — словно бы грохнула осадная пушка. А вскоре в лагерь вихрем ворвались трое верховых — все, что осталось от отряда. Одним из всадников был пан Новодворский. Но, Боже правый, что сталось с его блестящим видом! Доспехи кавалера были измяты, как если бы по нему проехала груженая телега. Шлем, прежде украшенный великолепными перьями, висел на затылке, и вместо перьев трепыхались обгорелые клочья. В такие же клочья превратились рукава золоченого камзола и шелковые штаны рыцаря ордена Мальты. Лицо покрывала копоть, и самое ужасное — один из щегольских усов сделался вдвое короче другого.

— Я был прав, ваше величество! — хрипло крикнул Новодворский. — Нам устроили ловушку… А вероятнее всего, ее хотели устроить вам! Простите, я не успел зарисовать судно. Это действительно галеон, по виду очень старый, но теперь уж от него почти ничего не осталось. Мерзавцы заложили туда петарды! Двенадцать гусаров, о Боже! Ротмистр Хрулевский! Цвет польской кавалерии…

У Сигизмунда вырвался вопль ярости.

— Как?! — кричал он, бегая по площадке перед своим домиком взад-вперед и бессмысленно потрясая кулаками. — Как они сумели это сделать?! Как?!

— Весьма умело, ваше величество! — ответил, почти сваливаясь с седла, Мальтийский кавалер. — Я и эти двое молодцов уцелели чудом. Будь там вы… Боже, храни Польшу!

— А где это быдло? Крестьянин, что вас туда привел?

— Исчез! — Новодворский потрогал наполовину сгоревший ус. — Всю дорогу едва держался в седле, будто и впрямь ни на что, кроме хромой клячи не садился, а едва подъехали к кораблю и все стали его разглядывать, вдруг превратился в отменного кавалериста и припустил прочь галопом. Я, глупец, подумал, будто он боится, что мы отберем у него деньги. Но и сообрази я сразу, нам было бы уже не выбраться из ловушки — ее рассчитали отлично…

— Скоты! — вне себя заорал король. — Проклятые выродки! Им пора сдохнуть! Давно всем пора сдохнуть в этой крепости… Господи, почему ты помогаешь этим мерзавцам, а не мне?

Потом он ушел в свой домик и, чтоб успокоиться, выпил водки. А выпив, сразу развеселился: что ж, доказательство тамплиерского сокровища было получено, хотя и взлетело на воздух. Ха-ха. Гусар, конечно, жалко. И еще мучительно жалко пять злотых.

Петардщики покинули убежище — небольшую, вырытую волнами пещерку под береговым скатом. Фриц и Санька собирали оружие, а Григорий укладывал сумки.

— До лошадей дотащим, а там уж легче будет, — деловито приговаривал Колдырев. — Возьмите-ка еще сабель и пистолей…

— Да их у нас и так полно! — возразил Майер. — Не жадничай. Лучше мяса взять: хотя бы у двух-трех лошадок окорока отрубить.

— Ты прав, — с сожалением признал Григорий. — Ну, тогда уж мяса побольше нарубим. Вон, на инженера навьючим. Он еще не так отощал. А угощение-то какое своим друзьям-полякам устроил!

— Это была одна из моих лучших подрывных работ, — со скромностью сказал мистер Лесли, помогавший Саньке и Фрицу собирать берендейки. — Заметьте, это не моя вина, что командир задержался и вздумал полюбоваться общим видом этой странной руины именно тогда, когда я уже зажег запал. Тушить было поздно.

— Да и Бог с ним! — махнул рукой Григорий. — Это был не Сигизмунд, так что пускай еще поживет. Прав был Савватий. Верно сказал, что струсит король, не поедет самолично галеон разглядывать.

Нагруженные добычей, они добрались до спрятанных в прибрежной рощице лошадей. Ехать пришлось мимо родной и для Григория, и для Саньки деревни, но искушение свернуть в Сущево они одолели. И хорошо, что не свернули. Боярский терем превратился в обугленные руины, сожжены были и крестьянские дома, и церковь… Все, что крестьянин рассказал королю Сигизмунду, было правдой. Кроме одного: в нескольких чудом уцелевших в стороне лачужках давно никто не жил.

Никто никому не рассказывал про «гавелон». Эту историю сочинил Григорий. А простоватый мужичок, проявивший перед польским королем отменную жадность, был на самом деле не кем иным, как самолично иноком Савватием. Ловушка была расставлена мастерски, хоть главная дичь и не попалась.

Григорий приказал англичанину ехать впереди, и тот повиновался, хотя так и трясся от страха, понимая, что в случае чего первые пули достанутся именно ему.

— Зря вы мне не верите, господа, — скулил он всю дорогу, изо всей силы припадая к шее своего коня. — Я не убегу.

— В это мы верим, — усмехался в ответ Колдырев. — Теперь тебе уж никак не появиться в польском лагере: вряд ли там не догадаются, кто устроил им столь громкую встречу возле старинного галеона.

Но эта вылазка была для них последней.

Утром Андрей Дедюшин обнаружил, что его изрядный запас меда каким-то образом подошел к концу. Осталось на один жбанчик.