Владимир Мединский - Стена

Кремль становился как бы огромным неприступным кораблем, с каждого борта которого в три яруса разили ядрами, пулями и картечью, извергая смерть на сотни саженей. Каждая башня Кремля являла собой самостоятельную крепость, соединенную со стеной лишь непрочными минированными переходами, которые в любой миг могли защитниками башни быть взорваны — и тогда она превращалась в самостоятельную независимую цитадель, со своими запасами пороха и ядер, своими съестными припасами и отдельным источником воды. Каждая башня, даже если бы враг ворвался внутрь Кремля, могла еще держаться неделями до подхода подмоги. Однако, чтобы ворваться в Кремль, нужно было еще преодолеть водную преграду. Крепость находилась на искусственном острове, с одной стороны Москва-река, с другой — Неглинка, а с третьей — вырытый искусственный ров, который в момент опасности — поднимали шлюзы — быстро заполнялся водой. Более того — прямо по внутреннему краю водной преграды — местами на расстоянии лишь в полусотню саженей от главной кремлевской стены — стояла еще одна стена — пониже, которую тоже держали стрельцы с пищалями. Так что форсировав реку под шквальным огнем, неприятель был вынужден сначала штурмовать малую стену, потом, при благоприятном исходе, преодолев ее, оказывался на вычищенном участке между двумя стенами — малой и большой, где от разительного огня укрыться уже было совершенно негде.

Впрочем, добраться даже до реки и рва суждено было лишь счастливчикам. Ибо перед ними шла внешняя стена Китай-города, а еще пред нею — Белый город, потом по границе Москвы — так называемый Земляной вал с основными городскими воротами. Эту внешнюю оборону столицы называли земляной, видимо по старой привычке, ибо на насыпном валу давно уже стояла прочная невысокая стена, охраняемая по всему ее протяжению и городской стражей, и не менее чем двумя стрелецкими полками.

Злые языки говорили, что Шуйский сидит в Кремле как Кощеева смерть — в яйце, яйцо — в шкатулке, шкатулка — в кованом сундуке, ну и так далее. Разница была лишь в том, что каждая внутренняя защитная крепость-матрешка — была в русской столице крепче и надежнее предыдущей — внешней. Так что с момента начала строительства нового Кремля еще при деде Иоанна Грозного Четвертого — Иоанне Грозном Третьем — Кремль никому штурмом взять не удавалось. Открывали ворота сами — перед первым Лжедмитрием. Но штурмовать — с бомбардированием, приступами и осадными лестницами — сумасшедших не было. Это понимал и Шуйский, сидя в Кремлевских палатах в ожидании подмоги. Это понимали и польские командиры, окружавшие завязшего в Тушине второго Лжедмитрия. Самый простой расчет на победу — не штурм, а полная блокада Москвы и разбитие шедших на подмогу Шуйскому войск. Но на полную блокаду огромного по европейским меркам города [17] В 1600 г. в Москве проживало более 100 тыс. жителей. Городов-стотысячников тогда в Европе было всего 14: Париж, Константинополь, Милан, Венеция, Лондон, Неаполь, Лиссабон, Севилья, Палермо, Амстердам, Рим, Генуя, Антверпен. у поляков не хватало ни войска, ни умения. И сидение — «тушинского вора» в своем лагере, а Шуйского с Боярской думой и гарнизоном в своем — затягивалось…

Началось это противостояние вскоре после того как весной шестьсот восьмого Григорий уезжал из России, продолжалось оно и теперь — год спустя.

В трактир, где они остановились с Роквелем, молодой человек вернулся, когда уже совсем стемнело. Они расположились по-барски — занимали две отдельные комнаты, и в окне англичанина виднелся свет — значит, тот еще не лег. «Ну… Надо бы, наверно, пожелать ему доброй ночи… да и отправиться до света», — подумал Колдырев. И тотчас подивился: обычно Артур бывал в мелочах бережлив и не зажигал больше одной свечи, а тут окно горело ярко.

Странным показалось и то, что дверь комнаты англичанина оказалась приоткрыта. Григорий шагнул на порог… и замер. В комнате топтались пятеро военных. Судя по доспехам, то была городская стража.

— Вы кто такой? — неприязненно спросил, оборачиваясь к вошедшему, коренастый крепыш, очевидно — командир караула.

— Постоялец… — растерянно ответил толмач. — Я приехал сюда с… О Господи!

Он увидел, возле чего, точнее, вокруг кого суетились стражники. Тело мистера Роквеля лежало в большой темной луже рядом с кроватью…

— Это — переводчик англичанина, — уточнил хозяин гостиницы, выныривая из-за спины одного из стражников. — Он ушел часа четыре назад.

— Переводчик, ага. А чем вы можете это подтвердить?

Непослушными руками Григорий достал грамоту, врученную ему в Московском приказе, протянул стражнику.

— Кол-де-реф, — прочитал командир. — Русский… Ну что ж… Ваше счастье. Ваше счастье, что хозяин и слуги видели, как вы уходили, и видели, что англичанин в это время был еще жив. — Он цепко глянул в лицо Григорию и неторопливо произнес: — Они же рассказали, что к господину Роквелю пришли после вашего ухода двое каких-то господ и очень скоро от него вышли… Вы не знаете, он ждал кого-то в гости?

— Нет… — Григорий наконец уразумел, что происходит. — Он ни слова не говорил мне, я понятия не имею, кто это мог быть.

— Когда я нашел его, — торопливо встрял хозяин гостиницы, — он был еще жив! Он умер на моих руках, Богом клянусь! Это не я сделал! У меня добрая гостиница, мне трупы тут не нужны!

— Понятно, что не ты, — отмахнулся командир караула. — Бедолагу зарезали, причем весьма профессионально… Один удар в печень, другой в сердце. Да и не кухонным ножом, а кинжалом, очень тонким и очень острым, судя по ране… — Он опять внимательно посмотрел на Григория, и Григорий почувствовал себя в высшей степени неуютно.

— Он умер на моих руках, — не слушая и слыша, повернулся к Колдыреву и хозяин, словно призывая его в свидетели. — И даже успел сказать несколько слов…

— Что он сказал?! — вырвалось у Колдырева. Командир отряда бросил на хозяина гостиницы испепеляющий взгляд, но тот и его не заметил.

— Я не очень хорошо понимаю по-английски… Но он несколько раз произнес слово «маленький»…

— И что это означает? — теперь командир не сводил с Колдырева глаз.

— Я почем знаю! — недоуменно развел руками Григорий. — «Маленький»… Да что угодно это может означать!

— У убитого были при себе какие-нибудь ценные вещи?

— Ну… — Григорий замялся, и перед его внутренним взором тотчас встал рисунок корабля, — настолько ценных, чтобы ради них убить человека… насколько мне известно, не было…

— Угу, — недовольно кивнул стражник. — А может, он в последнее время кого-либо опасался?

— И об этом ничего не ведаю…

— Давайте-ка присядем, милостивый государь.