Маргарита Свидерская - Радуга Над Теокалли

Внимательно рассмотрев кортеж Иш-Чель, жители принимались за свои насущные дела, в очередной раз, убедившись, что все в их мире постоянно, а власть, сила и богатство рода Кокомо незыблемо.

Караван, обогнув селение, приблизился к берегу — месту постоянных остановок паломников, следующих на остров Косумель, который виднелся в море. Стоянка для пришедших была уже обжитой: выложенные камнями площадки под навесы для ночевки, большие ямы и огромные кучи хвороста для костра. Деревянные мостки на берегу с привязанными длинными лодками и толпы галдящих гребцов, наперебой предлагающих свои услуги.

Многочисленные слуги Иш-Чель суетливо готовились к ночлегу — нужно было удобно расположить госпожу, чтобы она хорошо отдохнула, так как на следующий день им предстояло переправиться в больших каноэ на Косумель. Только раз в году на острове в центральном храме богини Луны отмечался грандиозный праздник, в котором стремились участвовать огромные толпы верующих. Люди плыли в надежде получить исцеление от недугов — добрая богиня Луны была сведуща в медицине. Ее мудрые жрецы знали толк в травах и спасли многих безнадежных. Они помогали даже женщинам, желающим, но не подарившим своим мужьям наследников.

Попасть на остров одновременно с земным воплощением богини считалось особой удачей, поэтому на стоянке к каравану Иш-Чель до конца дня присоединялось огромное количество паломников. Одни люди устраивались на ночлег. Другие пытались договориться с лодочниками, потряхивая кожаными мешочками, в которых хранились кусочки драгоценных камней или зерна чоколатля для обмена за переправу. Более опытные просились в каноэ к счастливцам, которые уже обеспечили себе место среди первых отплывающих. Прибывшие утром, самые мудрые, спокойно готовились ко сну. Стоянка представляла собой пеструю, гомонящую, постоянно перемещающуюся огромную массу людей. Было уже за полночь, когда лагерь полностью успокоился, доверив свой покой охранникам из свиты дочери Кокомо.

Утром люди пробудились от совершенно нехарактерного шума — это был не треск хвороста, который бросали в костер, горевший всю ночь, или шорох шкур, которые вновь собирали в тюки до следующего ночлега. Это был совершенно невообразимый шум: крики женщин, топот ног, ругательства мужчин. Ко всему этому примешивался ужас — девушка, которую приготовили в жертву богине — исчезла. Весть разнеслась мгновенно. Воины, охранявшие рабыню, лежали убитыми. Следов свершивших убийство не было, как и ни какого шума ночью.

Когда Иш-Чель поинтересовалась, в чем дело у своей челяди, на стоянке возникла тишина и заминка. Испуганно дрожащего жреца, сопровождающего свиту, вытолкнули из толпы приближенных. Голос у него дрожал сильнее, чем он сам, потому что жрец лихорадочно пытался найти подходящие слова для объяснения совершенно необъяснимому явлению. Но вот он, наконец, их нашел и тонко пропищал, одновременно стараясь не потерять мысль, не дрожать и не делать паузы.

— Моя несравненная госпожа… Иш-Чель, кажется, решила принять жертву раньше, на рассвете… Может быть, чтобы ты не совершала морского путешествия…

— Но… праздник только вечером! Что это значит, жрец? Как объяснить это знамение? — Лицо Иш-Чель оставалось невозмутимым. Легкая тревога лишь плескалась в ее светлых глазах, подведенных синей краской. Она не понимала происходящего и внимательно смотрела на жреца, который не знал, что ей ответить. Рабыни вообще жались друг к другу и молчали.

От группы приближенных отделился воин, он уверенным шагом подошел к госпоже. Гордая осанка, богатая одежда, уверенный взгляд выделяли его из свиты с первого взгляда. Соблюдая положенный ритуал, воин, слегка поклонился, испросив тем самым разрешение говорить, и, приложив руку к груди, насмешливо произнес:

— Над знамением нашему служителю нужно будет подумать, а вот то, что девушка для жертвенного приношения исчезла бесследно, то в этом нет сомнения, моя госпожа…

По мере того, как до Иш-Чель доходил смысл сказанного, она пыталась осознать его, но случившееся было настолько неожиданным, что скрыть удивление и растерянность не удалось. Ее округлившиеся от удивления глаза встретились со смеющимися глазами воина. Чтобы скрыть растерянность она решила рассердиться:

— Кажется, происходящее тебя только забавляет, Кинич-Ахава! А ведь жертва должна быть принесена!

— Да? Если я не ошибся, то в этот раз твоя богиня получила не одну, а восемь лучших воинов твоего отца, моя госпожа!..

— Нет, нет… — забеспокоился оживший перепуганный жрец, испуганно взмахнув руками, — Они не могут считаться принесенными в жертву, господин, ведь… кровь не пролилась на жертвенный камень, да и час не тот.

Кинич-Ахава поморщился — его раздражал трусливый жрец.

— Тебе мало восьмерых молодых мужчин?

— Но эта земля не освещена и не то время… — испуганно лепетал жрец, для которого смысл происшествия начал принимать неприглядную и пугающую окраску. Теперь жрец думал только о том, как обезопасить себя от гнева халач-виника Кокомо и втолковать своим беспечным господам суть произошедшего. Но была одна проблема — он не знал и никак не мог придумать, как ее решить. Пропажа рабыни — это пустяковое дело в городе, где никто не будет проверять, ту или не ту рабыню принесли в жертву. А здесь, пропажу личной рабыни дочери правителя уже не скрыть, да еще и объяснить растолковать нужно правильно. Но, как?.. Его язык никак не хотел говорить то, что ждали паломники.

— Послушай, это мы и сами знаем. Объясни, что делать дальше? — властный голос Кинич-Ахава наконец-то пробился сквозь пелену страха, и жрец понял, что сможет сыграть в этой истории довольно почетную роль. Он знал, что госпожа, нося имя богини, старательно изучила все ритуалы, посвященные ей, и могла трактовать любые знамения едва ли не лучше его. Жрец осознавал, что госпожа начала понимать, чем все может обернуться. Он видел, с каким испугом и надеждой Иш-Чель смотрела на своего брата и жениха. Оставалась слабая надежда сохранить лицо и обратить ситуацию себе во благо.

Кинич-Ахава этот растерянный взгляд был хорошо знаком. Сколько раз он его встречал, когда совсем юная Иш-Чель сталкивалась с неизвестным! Этот взгляд требовал совета и поддержки, смущаясь своей беспомощности. Он вселял в Кинич-Ахава уверенность в себе, как мужчины, главы их будущей семьи. Ему нравилась покорность и беспомощность будущей жены, стремящейся переложить решение важных вопросов на него — это было залогом их будущего мирного и счастливого существования, когда они станут супругами.

Жрец, с трудом скрывая свой страх — ему очень не хотелось брать на себя ответственность, жалобно пропищал, быстро подыскивая слова: