Маргарита Свидерская - Радуга Над Теокалли

— Эй, вы, пошевеливайтесь! — грубый голос надсмотрщика, гнавшего рабов к дворцу тлатоани полностью вернул ее в действительность, заставив широко раскрыть глаза на приближавшуюся к ней группу.

Нарядные пилли плавно отходили в сторону и радостно тыкали пальцами, указывая на плетущихся в бессилии рабов. Это были майя. Это были люди её рода. Самой страшное, что в изможденных от долгого пути, грязных и окровавленных людях она рассмотрела знакомые черты…

В глазах потемнело. Она поняла, что сейчас потеряет сознание. Слабость, охватившая её тело и холодный пот, проступивший на лбу, говорили о приближении обморока. Страх и беспокойство в глазах служанки сказали ей об этом, и она попыталась взять себя в руки, по-прежнему не веря своим глазам. Может быть, она потеряла рассудок? Но, нет. Третьим, идущим в общей связке, шел Кинич-Ахава. Она узнала бы столь дорогие её сердцу черты, где угодно и когда угодно, сколь бы грязен не был он, сколь бы долгая дорога не изменила его облик, а раны на лице и теле не исказили его. Война и невзгоды, плен и унижение не смогли сломить дух этого гордого человека — мечты её грез. Его голова была высоко поднята, гордая осанка твердо держала спину; ноги, пусть и едва первдвигались, но ступали уверенно. Белоснежные плиты Теночтитлана жгли его босые ступни не меньше, чем пыль долгих дорог. Он был гордостью майя, и даже в плену весь его вид говорил о силе духа и непримиримой вражде к ним, к народу Анауак. Любой, встретивший гордый, надменный взгляд черных горящих глаз, невольно уступал ему дорогу — пленных порой заносило от нечеловеческой усталости. У всех идущих были потухшие глаза, но этот человек заслуживал уважения праздных пилли. Ацтеки ценили людей, которых не могли сломить.

Иш-Чель попыталась поймать его взгляд, её душа рванулась к нему, забыв и отбросив обиды. Перед ней был самый дорогой ей человек. И она стремилась лишь к тому, чтобы он увидел её, увидел и понял, как ей тяжело видеть это, что она ощущает боль его босых ног, обожженных горячими камнями. Она была готова припасть к ним губами и омыть слезами каждую из спёкшихся и кровоточащих ран… Она страдала бесконечно… Но он прошел, не заметив её — Кинич-Ахава смотрел вперед, поверх голов. Новые чувства охватили её, тонкие руки затряслись от напряжения, и только голос служанки привел Иш-Чел в чувство:

— Госпожа, на нас обращают внимание… Пойдемте домой!

Иш-Чель не помнила, как они добрались домой. Она словно во сне позволила рабам уложить ее в каноэ на мягкие шкуры. Прислужница сообщила, что госпоже стало плохо, и ее оставили одну. Желание спасти Кинич-Ахава даже не возникало. Оно, наверное, родилось в ней, как только Иш-Чель увидела его. Для нее теперь не существовало другой цели, кроме его спасения. То, что Кинич-Ахава вели, как простого раба, давало маленькую надежду, что никто не знает, кем является этот пленник. Нужно срочно узнать, куда отвели пленных, где их содержат и к какому празднику готовят. Иш-Чель поручила это старому Муши, она была твердо уверена, что старик все выполнит и никому ее не выдаст.

Муши вернулся поздно, поставил каноэ и тихо проник в ее комнату. Вид госпожи его смутил — всегда спокойная и уверенная, сейчас Иш-Чель не находила себе места. Едва Муши пересек порог комнаты, как госпожа подлетела к нему и вцепилась в руку:

— Не медли, где этот человек?

— Должен Вас расстроить, госпожа, но этих пленников разместили в тюрьме рядом со зверинцем тлатоани… — старику было тяжело видеть в глазах женщины потухшую надежду, — Госпожа, их охраняют не воины!

— А кто?

— Ночью во дворце бродят ручные ягуары сестры тлатоани Шочи… — голос старого Муши едва доносился до Иш-Чель, потому что вспомнив историю этих ягуаров, в ее голове стал вырисовываться безумный план…

Купить каноэ, выкрасть из комнаты Амантлана специальный знак, который служил пропуском на южных дорогах и некоторые другие мелочи не вызывали у женщины тревоги. Самое главное было проникнуть ночью во дворец и вывести Кинич-Ахава. Как это выполнить?

Казалось, что голова разорвётся от мыслей, одна шальнее другой. Час шел за часом. Терпение Муши перерастало в смирение, когда хозяйка наконец-то все обдумала. Предложение Иш-Чель было настолько неправдоподобно и безумно, что про себя старик решил, будто его госпожа тронулась умом. Сама идея была невероятна, а ее воплощение потребовало бы огромной силы воли и абсолютного бесстрашия. И именно оно светилось в решительном взгляде Иш-Чель, которая ставила на кон всё, что имела, а расплата, в случае провала, была бы ужасной.

— Ты готов мне помочь, Муши? — тонкие руки женщины не знали покоя, они то теребили край рубашки, то взлетали к волосам, поправляя тщательно уложенную прическу, то ладошкой прикрывали дрожащие губы, сдерживая дыхание. Она хорошо осознавала, что её ждет, и старалась ещё раз продумать, чтобы не ошибиться.

Пока Муши разыскивал каноэ, Иш-Чель пробралась в комнату мужа, неустанно повторяя молитву своей богине. Руки дрожали от напряжения, в глазах плавали темные круги, она боялась не найти то, что помогло бы ей спасти Кинич-Ахава.

Разжигать очаг было нельзя, чтобы не привлекать внимания домашних. Ведь она практически никогда не заходила в эту часть здания. Стараясь не шуметь, Иш-Чель осторожно направилась в угол комнаты, где муж обычно сваливал одежду. У Амантлана, как и у любого знатного пилли ее было много. Ацтеки заканчивали свои пиры вручением подарков. Это был знак проявления богатства и власти. Многочисленные ткачихи и умелые вышивальщицы работали весь световой день, чтобы их хозяин мог в один вечер щедрым жестом раздать своим гостям тончайшие одежды, блестящие плащи или дорогие украшения.

Частый гость тлатоани, Амантлан никогда не возвращался из дворца без подарков. Чаще всего он уходил в одном из своих боевых нарядов, а возвращался в одежде из шелковистого тончайшего хлопка, поверх которой накинут плащ из щкуры редкого зверя, либо, позволенной только высшей ацтекской знати, весь переливающийся плащ из маленьких перьев колибри.

Иш-Чель нередко прибирала в этой кладовой. Амантлан любил порядок, поэтому каждая вещь лежала на своем месте: большие круглые щиты, с изображением оскалившейся морды ягуара были рядом с тремя зонтами от солнца, ручки которых были вырезаны в форме переплетающихся змей, их глаза из нефрита слегка поблескивали холодом от лунного света; далее следовали стопкой плащи из меха, ошибки быть не могло, так как характерный запах шкур Иш-Чель не могла спутать ни с чем.

Потом она зацепилась за ручку тяжелой палицы и обрадовалась, что не поранилась вставленными в нее кусочками камней из лавы — рана могла бы сделать её план неосуществимым. Подойдя к группе сандалей, сваленных в кучу, она старательно проверила каждый шнурок на прочность и принюхалась, чтобы не ошибиться — сандали должны были быть старыми и впитать запах своего хозяина. По пути, подобрав пару кремниевых ножей, женщина завернула их в лоскут из тонкого хлопка, очевидно, это была набедренная повязка; медленно подбиралась она к куче военной одежды, на которую возлагала большую надежду.