Елена Первушина - Фавориты императорского двора. От Василия Голицына до Матильды Кшесинской

А «Письмо о пользе Стекла», посвященное открытию в Усть-Рудице стекольного завода, состоявшемуся во многом благодаря ходатайству Шувалова перед Елизаветой, завершается такими словами:

Последнего своего фаворита, Никиту Афанасьевича Бекетова, Елизавета впервые увидела на одном из спектаклей, поставленных Александром Петровичем Сумароковым в Сухопутном кадетском корпусе. В итоге Сумарокова пригласили стать директором первого постоянного Русского театра, а Бекетова, баловавшегося стихами, произвели в подпоручики, затем, в 1751 году из корпуса в армию выпускается премьер-майором с назначением генерал-адъютантом к графу Разумовскому. Вскоре он получил чин полковника, а императрица пожаловала его богатыми поместьями.

Никита Афанасьевич Бекетов

Но, если верить Екатерине Алексеевне, тогда еще великой княгине, его фавор у императрицы был недолгим. Она рассказывает: «…полковник Бекетов пользовался великою милостью до такой степени, что со дня на день ожидали, кто из двух фаворитов уступит друг другу, т. е. Бекетов ли Ивану Шувалову или Шувалов ему. Но тем не менее он очень скучал и от нечего делать заставлял у себя петь мальчиков-певчих Императрицы. Некоторых из них он особенно полюбил за их прекрасные голоса. Бекетов и друг его Елагин были оба стихотворцы и сочиняли для мальчиков песни, которые те распевали. Этому дано было самое мерзкое истолкование. Все знали, что Императрица ни к чему не чувствовала такого отвращения, как к порокам этого рода. Бекетов, в невинности сердца, беспрестанно гулял с певчими по саду. Эти прогулки была ему вменены в преступление. Императрица на несколько дней уехала в Царское Село и потом возвратилась в Петергоф, а Бекетову приказано было оставаться там под предлогом болезни. Он остался с Елагиным, вынес горячку, от которой едва было не умер, в бреду беспрестанно твердил об Императрице, которая занимала все его мысли, и наконец опять явился ко Двору. Но милости больше уже не было; он должен был удалиться от Двора».

Рассказывали также, что на нежном лице Бекетова от солнца появились веснушки и Шувалов якобы предложил ему особые белила, от которых лицо Бекетова покрылось прыщами. В то же время Елизавету предупредили, что эти прыщи происходят от дурной болезни. Она в испуге уехала из Петергофа, запретив молодому человеку следовать за собой. Очень сложно разобраться, где в этих рассказах кончается правда и начинается выдумка, да и нужно ли это?

Бекетов участвовал в Семилетней войне, позже назначен астраханским губернатором. Он успешно трудился на своем новом посту и был награжден орденом Св. Анны I степени, чином генерал-поручика и званием сенатора.

В 1780 году Бекетов вышел в отставку и поселился в пожалованном ему Елизаветой поместье Отрада Саратовской губернии, где в достатке и в почете провел остаток жизни.

Сергей Михайлович Соловьев посвятил царствованию Елизаветы такие слова: «Царствование, занимающее последнее десятилетие первой половины XVIII века и первое десятилетие второй половины, царствование Елисаветы представляет заметную перемену во внутренней жизни русского общества. Употребляя общепринятое выражение, историк имеет право сказать, что нравы смягчаются, к человеку начинают относиться с большим уважением и умственные интересы начинают находить более доступа в обществе, которое начинает чувствовать потребность высказаться, вследствие чего являются начатки литературы и попытки обработать, облагозвучить орудие выражения пробивающейся мысли, язык. Эта перемена должна была произойти от разных причин: прежде всего от естественного роста, естественного развития русского общества по тому направлению, которое было усвоено в эпоху преобразования; каковы бы ни были препятствия, развитие должно было совершаться в сильном и живом народе; во-вторых, Россия, вошедшая в общую жизнь европейских народов, должна была подчиняться влияниям, среди них господствовавшим. Сильное литературное движение на западе, охватывавшее всю Европу при господстве французского языка, содействовало повсюду возбуждению вопросов о человеке и обществе, соседняя Германия почувствовала это влияние, почувствовала его и Россия; наконец, многое зависело от условий времени и в государстве самодержавном зависело от характера царствующего лица.

Описываемое время оставило по себе приятное воспоминание в народе, несмотря на то что за ним почти непосредственно следовало блестящее екатерининское время. Этому, разумеется, содействовало печальной памяти предшествовавшее царствование Анны, бироновщина и слабое, бестолковое правление Анны Леопольдовны, не дававшее обеспечения ни в чем. Елисавета подняла славное знамя отца своего и успокоила оскорбленное народное чувство ясным для всех стремлением неуклонно следовать главному и самому важному для народа правилу — нисколько не ослабляя связей с Западною Европою, давать первенствующее значение русским людям, в их руках держать судьбу государства. Восстановление учреждений Петра Великого в том виде, в каком он их оставил, постоянное стремление дать силу его указам, поступать в его духе сообщали известную твердость, правильность, систематичность действиям правительства, а подданным — уверенность и спокойствие, тем более что следование правилам и указам Петра не было рабским, мертвым подражанием чему-то отжившему или отживающему, ибо не являлось новых потребностей, которые бы вызывали новый дух и новые формы. Напротив, известная, хотя и бессознательная, реакция, известные уклонения от духа и форм Петровых, сделанные с 1725 года, оказывались вовсе не бесполезными для государства, становились на твердую почву, указавши, какому образцу будут следовать, а между тем это следование по стопам преобразователя было спокойное и легкое, чуждое волнений преобразования, как уже совершившегося. Правительство отличалось миролюбием, а между тем войны, им веденные, ознаменовались блестящими успехами. Это спокойствие, довольство, удовлетворение главным потребностям народным заслужило елисаветинскому времени приятную память, особенно по сравнению со временем предшествовавшим, чему много способствовал, как уже было сказано, характер императрицы, который выразился всего резче в том, что народ должен был отвыкнуть от ужасного зрелища смертной казни. Закона, уничтожавшего смертную казнь, не было издано: вероятно, Елисавета боялась увеличить число преступлений, отнявши страх последнего наказания; суды приговаривали к смерти, но приговоры эти не были приводимы в исполнение, и в народное воспитание вводилось великое начало».