Елена Первушина - Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

Когда-то Волошин шутя предлагал Марине Цветаевой:

«– Марина! Ты сама себе вредишь избытком. В тебе материал десяти поэтов и сплошь – замечательных!.. А ты не хочешь (вкрадчиво) все свои стихи о России, например, напечатать от лица какого-нибудь его, ну хоть Петухова? Ты увидишь (разгораясь), как их через десять дней вся Москва и весь Петербург будут знать наизусть. Брюсов напишет статью. Яблоновский напишет статью. А я напишу предисловие. И ты никогда (подымает палец, глаза страшные), ни-ког-да не скажешь, что это ты, Марина (умоляюще), ты не понимаешь, как это будет чудесно! Тебя – Брюсов, например, – будет колоть стихами Петухова: „Вот, если бы г-жа Цветаева, вместо того чтобы воспевать собственные зеленые глаза, обратилась к родимым зеленым полям, как г. Петухов, которому тоже семнадцать лет…“ Петухов станет твоей bête noire [106] «Черное чудовище» ( фр. ) – кто-то или что-то неприятное или беспокоящее. , Марина, тебя им замучит, Марина, и ты никогда – понимаешь? никогда! – уже не сможешь написать ничего о России под своим именем, о России будет писать только Петухов, – Марина! ты под конец возненавидишь Петухова! А потом (совсем уж захлебнувшись) нет! зачем потом, сейчас же, одновременно с Петуховым мы создадим еще поэта, – поэтессу или поэта? – и поэтессу и поэта, это будут близнецы, поэтические близнецы, Крюковы, скажем, брат и сестра. Мы создадим то, чего еще не было, то есть гениальных близнецов. Они будут писать твои романтические стихи.

– Макс! – а мне что останется?

– Тебе? Все, Марина. Все, чем ты еще будешь!

Как умолял! Как обольщал! Как соблазнительно расписывал анонимат такой славы, славу такого анонимата!

– Ты будешь, как тот король, Марина, во владениях которого никогда не заходило солнце. Кроме тебя, в русской поэзии никого не останется. Ты своими Петуховыми и близнецами выживешь всех, Марина, и Ахматову, и Гумилева, и Кузмина…

– И тебя, Макс!

– И меня, конечно. От нас ничего не останется. Ты будешь – все, ты будешь – все. И (глаза белые, шепот) тебя самой не останется. Ты будешь – те.

Но Максино мифотворчество роковым образом преткнулось о скалу моей немецкой протестантской честности, губительной гордыни все, что пишу, – подписывать. А хороший был бы Петухов поэт! А тех поэтических близнецов по сей день оплакиваю».

Мы не знаем, делал ли Волошин подобные предложения Толстому. Но из собрания сочинений графа совершенно точно можно «выкроить» не меньше полудюжины прозаиков и поэтов, никак друг с другом не пересекающихся. Один писал несколько сусально-слащавые стихи о древних исконных славянских мифах и сказках, которые можно было иллюстрировать картинами Васнецова или Маковского-старшего. Другой – декадентские стихи о Дафнисе и Хлое. Третий – «жизнеописательные», сугубо реалистические, социальные и психологические романы, повествующие об острых и злободневных конфликтах в современном ему обществе («Хождение по мукам»), четвертый – исторические романы («Петр Первый»), пятый – фантастические и приключенческие романы (пресловутый «Бунт машин», «Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина»), шестой – детские сказки («Золотой ключик»). Всех этих писателей трудно было назвать гениями, но все они, безусловно, были не без способностей и к тому же крепкими профессионалами, которые, возможно, звезд с неба не хватают, но точно никогда не опускаются ниже определенной планки.

Заключая договор с Толстым, издатели могли твердо рассчитывать на то, что получат вещь, которую заказывали и которую можно опубликовать. Сам Алексей Николаевич, по свидетельству его пасынка Федора, говорил о своем и чужом творчестве без всякого пиетета: «Отчим посмеивался над писателями и поэтами, которые могут писать лишь в минуты „вдохновения“. Это удел дилетантов. Писательство – это профессия. Писатель не должен ждать, когда вдохновение сойдет на него. Он должен уметь управлять „вдохновением“, вызывая его, когда это ему нужно…». Возможно, это несколько противоречит расхожим представлениям о творце, воображенью которого «нет закона». Возможно, кому-то, наоборот, покажется что с такими творцами гораздо проще иметь дело.

А женщины, которые любили Толстого? Может быть, они тоже любили разных людей, которых объединяли разве что имя и лицо? Юлия Васильевна – молодого студента-инженера, для которого поэзия лишь отдых и развлечение. Софья Исааковна – начинающего художника и поэта-декадента, «широко известного в узких кругах». Наталья Васильевна – амбициозного прозаика, мечтающего потягаться с великим тезкой. И наконец, Людмиле Ильиничне «достался» маститый советский классик, поднаторевший в литературных баталиях, в борьбе за площадки для публикации, за благосклонность партии. Кто из них знал настоящего Толстого?

А может быть, разгадка характера Алексея Николаевича и заключается в том, что он был гением выживания? Таким же, как стал в его сказке «Буратино» немного занудный и склонный к морализаторству Пиноккио [107] Кажется, Толстой внес в этот образ черты русского Петрушки – довольно безнравственного, эгоистичного, предприимчивого и абсолютного оптимиста. . Может быть, Толстой с детских лет понял, что рассчитывать ему в жизни особенно не на что, и поэтому, прежде всего, он сам должен стоять на страже своих интересов? Наверное, не случайно он писал своей последней жене, уговаривая ее уйти от мужа – хорошего, но уже нелюбимого: «Мики, ты поступила мудро, – инстинкт жизни и счастья – важнейший из инстинктов человека, им жива вселенная. Ложно понятое христианство исковеркало его. Человек по дороге к счастью – всегда в состоянии творчества». Сделала ли эта позиция его монстром? Едва ли. Сделала ли гением – тоже вряд ли. Сделала ли человеком, порой неприятным в общении и способным на подлость? Безусловно. Сделала ли человеком, который многого добился и которого было за что любить? Тоже безусловно.

И еще – ему удалось то, что не удалось никому другому из героев нашей книги: ни Блоку, ни Волошину, ни Елизавете Дмитриевой, ни Гумилеву, ни Маяковскому, ни Есенину, – выжить во всех перипетиях бурного XX века и умереть в почете и, как говорили тогда, – «в своей постели».

Бекетова М. Воспоминания об Александре Блоке. М., 1990.

Белый А. Воспоминания о Блоке. М., 1995.

Блок А. Собрание сочинений: в 6 т. Л., 1983.

Блок Л. Были и небылицы о Блоке и о себе. Бремен, 1979.

Волков Н. Александр Блок и театр. М., 1926.

Галанина Ю. Переписка Блока с Л.А. Дельмас на театральном диспуте 30 марта 1914 года // Литературное наследие. 1992. № 4.