Елена Первушина - Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

Но вообще Лиля поездкой разочарована. «Очень ждала его там. Мечтала, как мы будем вместе осматривать чудеса искусства и техники. Но посмотреть удалось мало. У Маяковского было несколько выступлений, а остальное время… Подвернулся карточный партнер, русский, и Маяковский дни и ночи сидел в номере гостиницы и играл с ним в покер. Выходил, чтобы заказать мне цветы…»

В ноябре Маяковский один на неделю отправляется в Париж, посещает мастерские художников Пикассо, Делоне, Брака, Леже, Барта, выставку «Осенний салон», парижские театры «Майоль», «Альгамбра», «Фоли бержер». Встречается со Стравинским, с режиссером Жаном Кокто, присутствует на похоронах Марселя Пруста и на заседании Палаты депутатов, осматривает аэродром Бурже и др.

В декабре после возвращения в Москву Маяковский выступает в Политехническом музее с докладом «Что делает Берлин?» и «Что делает Париж?». Зал набит битком, все билеты проданы. Лиле, по просьбе Маяковского, оставляют место, она с трудом попадает в зал, прорываясь через толпу тех, кому повезло меньше. И чем дальше слушает, тем больше удивляет ее то, что она слышит: «Под гром аплодисментов вышел Маяковский и начал рассказывать – с чужих слов. Сначала я слушала, недоумевая и огорчаясь. Потом стала прерывать его обидными, но, казалось мне, справедливыми замечаниями.

Я сидела, стиснутая на эстраде. Маяковский испуганно на меня косился. Комсомольцы, мальчики и девочки, тоже сидевшие на эстраде, свесив ноги, и слушавшие, боясь пропустить слово. Возмущенно и тщетно пытались остановить меня. Вот, должно быть, думали они, буржуйка, не ходила бы на Маяковского, если ни черта не понимает… Так они приблизительно и выражались.

В перерыве Маяковский ничего не сказал мне. Но Долидзе, устроитель этих выступлений, весь антракт умолял меня не скандалить. После перерыва он не выпустил меня из артистической. Да я и сама уже не стремилась в зал. Дома никак не могла уснуть от огорчения».

На вторую лекцию – о Париже – Лиля не пошла. Лекция имела бешеный успех – снова битком набитый зал, но на этот раз никто не прерывает выступления. Маяковский рассказывает о блестящем, ослепительном роскошном Париже (особенно по сравнению с проигравшим в мировой войне и вынужденном платить огромные репарации Берлином): «Даже тиф в Париже (в Париже сейчас свирепствует брюшной тиф) и то шикарный: парижане его приобретают от устриц». Но не забывает добавить, что «в нашей буче, боевой кипучей – и того лучше»: «Только в поездке по Европе, в сравнении, видишь наши гулливеровские шаги. Сейчас Париж для приехавшего русского выглядит каким-то мировым захолустьем… Учись европейской технике, но организуй ее своей революционной волей – вот вывод из осмотров Европы».

Дома его ждет тяжелый разговор с Лилей: «Длинный был у нас разговор, молодой, тяжкий. Оба мы плакали. Казалось, гибнем. Все кончено. Ко всему привыкли – к любви, к искусству, к революции. Привыкли друг к другу, к тому, что обуты-одеты, живем в тепле. То и дело чай пьем. Мы тонем в быту. Мы на дне. Маяковский ничего настоящего уже никогда не напишет…

Такие разговоры часто бывали у нас в последнее время и ни к чему не приводили. Но сейчас, еще ночью, я решила – расстанемся хоть месяца на два. Подумаем о том, как же нам теперь жить.

Маяковский как будто даже обрадовался этому выходу из безвыходного положения. Сказал: „Сегодня 28 декабря. Значит, 28 февраля увидимся“, – и ушел».

Но тем же вечером он пишет ей: «Как любил я тебя семь лет назад, так люблю и сию секунду, что б ты ни захотела, что б ты ни велела, я сделаю сейчас же, сделаю с восторгом. Как ужасно расставаться, если знаешь, что любишь и в расставании сам виноват.

Я сижу в кафе и реву. Надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою.

Я пишу только о себе, а не о тебе, мне страшно думать, что ты спокойна и что с каждой секундой ты дальше и дальше от меня и еще несколько их и я забыт совсем».

И все же Лиля Юрьевна полна решимости выдержать эту двухмесячную разлуку, чтобы «жить вместе по-новому».

Владимир Владимирович живет в своей комнате на Лубянке. Он пишет для Лили дневник, там есть такие слова: «Любовь это жизнь, это главное. От нее разворачиваются и стихи, и дела, и все пр. Любовь это сердце всего. Если оно прекратит работу, все остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но если сердце работает, оно не может не проявляться в этом во всем. Без тебя (не без тебя „в отъезде“, внутренне без тебя) я прекращаюсь. Это было всегда, это и сейчас». Они с Лилей пишут друг другу письма. («Не могла не ответить, слишком сильно любила его», – признается Лиля.) Наконец, он напишет поэму «Про это»:

Снова – вместе и снова – порознь.

Срок добровольной разлуки Маяковского и Лили истекает 28 февраля «в 3 часа дня». Но встречаются они только вечером, в 8 часом на вокзале, чтобы вместе ехать в Ленинград (город носит это имя с 26 января 1924 г.). «Как только поезд тронулся, Володя, прислонившись к двери, прочел мне поэму „Про это“. Прочел и облегченно расплакался… Теперь я была счастлива. Поэма, которую я только что услышала, не была бы написана, если б я не хотела видеть в Маяковском свой идеал и идеал человечества. Звучит, может быть, громко, но тогда это было именно так».

Е.Г. Соколова-Жемчужная

В марте выходит первый номер нового журнала «ЛЕФ» (ЛЕвый Фронт) под редакцией Маяковского, в номере напечатаны поэма «Про это» и три его статьи:

1) «За что борется ЛЕФ?» – «ЛЕФ должен собрать воедино левые силы. ЛЕФ должен осмотреть свои ряды, отбросив прилипшее прошлое. ЛЕФ должен объединить фронт для взрыва старья, для драки за охват новой культуры)»;

2) «В кого вгрызается ЛЕФ?» – «Но мы всеми силами нашими будем бороться против перенесения методов работы мертвых в сегодняшнее искусство. Мы будем бороться против спекуляции мнимой понятностью, близостью нам маститых, против преподнесения в книжках молоденьких и молодящихся пыльных классических истин»;

3) «Кого предостерегает ЛЕФ?» – «ЛЕФ отбросит всех застывших, всех заэстетившихся, всех приобретателей».

В отделе «Практика» – статья «Наша словесная работа», написанная совместно с Осипом Бриком, кроме него, в журнале публикуются Николай Асеев (член редакции журнала), Борис Пастернак, Каменский, Крученых, Шкловский и другие друзья поэта. Журнал просуществовал до 1925 года (всего вышло семь номеров) и был закрыт, так как деньги, потраченные на издание, не окупались.