Елена Первушина - Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

Лиля писала: «Я сразу поняла, что Володя гениальный поэт, но он мне не нравился. Я не любила звонких людей – внешне звонких. Мне не нравилось, что он такого большого роста, что на него оборачиваются на улице, не нравилось, что он слушает свой собственный голос, не нравилось даже, что фамилия его – Маяковский – такая звучная и похожа на псевдоним, причем на пошлый псевдоним.

Ося был небольшой, складный, внешне незаметный и ни к кому нетребовательный, – только к себе.

Володя в первые дни отнесся к Осе как к меценату. Даже обманул его, назвал большую сумму за печатание „Облака“ и прикарманил оставшиеся деньги. Но это только в первые дни знакомства. Володя был в отчаянии, когда через много лет выяснил, что мы знаем об этом обмане, и хотя он был давным-давно позади, хотя между нами была уже полная близость, и рассказала я ему об этом как о смешном случае и оттого, что к слову пришлось, а могла бы и не рассказывать, так как это было давно забыто.

Да и тогда, когда это произошло и мы с Осей узнали про это, мы отнеслись к этому весело, и нас это со стороны тогдашнего Володи нисколько не удивило. Слегка обжулить мецената, считалось тогда в порядке вещей.

Ося сразу влюбился в Володю, а Володя в Осю тогда еще влюблен не был. Но через короткое время он понял, что такое Ося, до конца поверил ему, сразу стал до конца откровенен, несмотря на свою удивительную замкнутость. И это отношение осталось у него к Осе до смерти. Трудно, невозможно переоценить влияние Оси на Володю…

Наша с Осей физическая любовь (так это принято называть) подошла к концу. Мы слишком сильно и глубоко любили друг друга для того, чтобы обращать на это внимание. И мы перестали физически жить друг с другом. Это получилось само собою…

Мы с Осей больше никогда не были близки физически, так что все сплетни о „треугольнике“, „любви втроем“ и т. п.

совершенно не похожи на то, что было. Я любила, люблю и буду любить Осю больше, чем брата, больше, чем мужа, больше, чем сына. Про такую любовь я не читала ни в каких стихах, ни в какой литературе… Эта любовь не мешала моей любви к Володе. Наоборот, если бы не Ося, я любила бы Володю не так сильно. Я не могла не любить Володю, если его так любил Ося. Он говорил, что для него Володя не человек, а событие. Володя во многом перестроил Осино мышление, взял его с собой в жизненный путь, и я не знаю более верных друг другу, более любящих друзей и товарищей».

А в стране начинаются новые революции – Февральская, затем – Октябрьская. С этими революциями Маяковский связывает не меньшие надежды, чем с зыбкой, переменчивой симпатией Лили Брик.

«Всем сердцем, всем сознанием слушайте музыку революции», – это слова Александра Блока. Но, конечно, если бы Блок их не написал, это сделал бы Маяковский.

С началом февральских событий 1917 года Маяковский, в то время служивший в Военно-автомобильной школе, стал председателем ее Комитета солдатских депутатов. Он выступает на митингах, участвует в уличных протестах.

А.Н. Тихонов вспоминает: «На рассвете (28 февраля), с кипой сырых оттисков, я вышел на улицу. Невзирая на ранний час, на улицах было много народа. Около Невского на меня налетел Маяковский в расстегнутой шинели и без шапки… Он что-то кричал, кого-то звал, махал руками:

– Сюда! Сюда! Газеты!

Я стоял перед ним, как дерево под ураганом.

Около вокзала послышалась перестрелка. Маяковский бросился в ту сторону.

– Куда вы?

– Там же стреляют! – закричал он в упоении.

– У вас нет оружия!

– Я всю ночь бегаю туда, где стреляют.

– Зачем?

– Не знаю! Бежим!

Он выхватил у меня пачку газет и, размахивая ими, как знаменем, убежал туда, где стреляли».

В мае Максим Горький приглашает поэта к сотрудничеству в газеты «Новая жизнь». Маяковский отдает для публикации стихотворение «Революция. Поэтохроника», посвященное первым дням восстаний.

Летом того же года поэт вступает в Профессиональный союз художников-живописцев Москвы. В «Новой жизни» начинают печатать поэму «Война и мiр [78] Мiр – согласно словарю В.И. Даля, «вселенная, земной шар, род человеческий». Разумеется, Маяковский обыгрывает и название романа Льва Толстого «Война и мир» – именно так название этого романа печаталось в дореволюционных изданиях. », в декабре, «ужа при социализме», она выйдет отдельным изданием. 25 октября (7 ноября) во время восстания в Петрограде Маяковский снова в столице, в штабе восстания – Смольном институте.

Лиля рассказывает: «Володя научил меня любить животных… В нашей совместной жизни постоянной темой разговора были животные. Когда я приходила откуда-нибудь домой, Володя всегда спрашивал, не видела ли я „каких-нибудь интересных собаков и кошков“. В письмах ко мне Володя часто писал о животных, а на картинках, которые рисовал мне во множестве, всегда изображал себя щенком, а меня кошкой (скорописью или в виде иллюстраций к описываемому)».

И еще: «Совсем он был еще тогда щенок, да и внешностью ужасно походил на щенка: огромные лапы и голова, – и по улицам носился, задрав хвост, и лаял зря, на кого попало, и страшно вилял хвостом, когда провинится. Мы его так и прозвали Щеном, – он даже в телеграммах подписывался Счен, а в заграничных Schen. Телеграфисты недоумевали, и почти на каждой его телеграмме есть служебная приписка: „да – счен, верно – счен, странно – счен“».