Кэтрин Арнольд - Хроники испанки. Ошеломляющее исследование самой смертоносной эпидемии гриппа, унесшей 100 миллионов жизней

В самом Вестминстере, в здании Парламента, после четырех лет молчания готовился ударить большой колокол Биг-Бена.

Я взглянул на часы. До полудня оставалось меньше пяти минут. Мужчины из Dent & Co., хранители часов на Кокспур-Стрит, только что закончили работу по приведению в действие устройства для боя часов, оставив пока более сложный механизм для отбивания четвертей. Затем, когда стрелки на циферблатах указывали на XII, Биг-Бен пробил, прогремев своим глубоким и торжественным голосом, таким старым и таким знакомым. Это был самый драматичный момент. Толпа, собравшаяся на Парламентской площади, стояла молча и неподвижно до последнего удара часов, после которого она разразилась ликующими криками [17].

Хотя день был серым и пасмурным, с угрозой дождя, никто не обращал внимания на погоду. Парламент-стрит и Уайтхолл были переполнены людьми, и на улицах было жарко от возбуждения. Лондон был охвачен порывом «оставить дела, выйти на улицы, кричать, петь, танцевать и плакать – прежде всего, выставить себя в высшей степени смешным» [18].

В гуще толпы перед зданием Парламента с трудом передвигались многочисленные омнибусы, такси и автомобили, ползая взад и вперед по главной улице, набитые солдатами и гражданскими. Причем не только внутри, но и на крышах, и в кабинах, – «кричали, вопили, распевали песни и жестикулировали так же дико, как пешеходы на тротуарах, – только сильнее. Мало того, что все, казалось, рвали себе глотки в попытке внести свой вклад в этот шум, все, во что можно было грохотать, дуть и греметь, казалось, применялось с той же целью» [19].

Среди этого шума Макдонах расслышал

гудение моторов, звон колокольчиков, стук чайных подносов, пронзительный свист полицейских свистков и визг игрушечных труб объединились в образовавшемся адском оркестре. Среди множества нелепых происшествий, которые можно было наблюдать, были полковник в форме, сидящий на корточках на крыше автомобиля, бьющий в обеденный гонг, и священник, марширующий во главе группы громко поющих прихожан, у него был флаг, прикрепленный к тулье его шелковой шляпы» [20].

Если у кого-то и были сомнения в том, что война окончена, то «их развеяли безумные выходки девушек-служащих из правительственных учреждений Уайтхолла. Они действительно осыпали наши головы из окон массой официальных бланков, относящихся к войне. Только представьте такое!» [21]

Огромные толпы людей собрались у Букингемского дворца, размахивая миниатюрными флагами и объединенные общим стаккато криков: «Мы хотим увидеть короля Георга!» А Мемориал Виктории был почти стерт с лица земли толпами людей, взбирающихся на него [22]. Король и королева появились на балконе дворца под бурные приветствия, толпа пела «Землю надежды и славы» (Land of Hope and Glory), а затем «Долог путь до Типперери», что навевало печальные воспоминания. «Сколько мальчиков, которые пели ее в первые годы войны, вернутся домой?» – вопрошал Макдонах [23].

На Трафальгарской площади девушки в фуражках и комбинезонах, покинувшие свои фабрики при звуке ракет, веселились с солдатами [24]. Появилась шумная группа молодых младших офицеров, они дули в полицейские свистки и танцевали вокруг большого плюшевого медведя на колесах, украшенного флагами. Группа американских солдат, которые, очевидно, совершили налет на чайную Лиона или A.B.C., держали подносы официанток, в которые они били, как в бубны во время пения «Янки-дудл». Мимо проползали такси, в каждом из которых на крыше лежали колониальный солдат и девушка [25]. Работники биржи, одетые в шелковые шляпы и сюртуки, маршировали по Нортумберленд-авеню от набережной, возглавляя «оркестр», составленный из оловянных чайников с камнями внутри, подобная «музыка» производила «адский грохот» [26]. Наблюдая за этими сценами, Макдонах чувствовал себя так, словно Лондон был занят не чем иным, как огромным семейным праздником, «грандиозным новосельем» [27], знаменующим открытие нового Лондона, и эру мира и безопасности после многих лет забот и беспокойств. Все присутствующие были, как и подобало такому беспрецедентному случаю, в экстравагантно-безответственном приподнятом настроении, «совершенно забыв о приличиях и претенциозности, поглощены желанием внести свой вклад в это веселье» [28].

Полиция и армия договорились, что существующие запреты на костры и фейерверки будут отменены. Это означало, что после наступления сумерек жители Хайта в графстве Кент смогли сжечь чучело кайзера, хотя на самом деле «самый ненавистный человек в Англии» в тот вечер обедал в качестве гостя у голландца графа Бентинка в Амеронгене [29]. Поскольку были также сняты ограничения на внутреннее освещение, большие города осветились впервые с тех пор, как с началом «набегов» цеппелинов был введен этот запрет. Позже той же ночью правительство не только приостановило действие закона DORA (закон «О защите Королевства»), но и устроило яркую демонстрацию прожекторов [30].

Толпа лондонцев и военных, находившихся в отпуске, заполнила Трафальгарскую площадь, многие, взявшись за руки, пели, раскачиваясь в такт музыке. По словам писателя Осберта Ситвелла, служившего капитаном в Гренадерской гвардии, «они пребывали… как в кермессе [48] Кермесса – в некоторых европейских странах процессии и представления, приуроченные к церковным праздникам. , написанном Брейгелем старшим» [31]. Капитан Ситвелл в сопровождении балетного импресарио Сергея Дягилева и танцовщика-хореографа Леонида Массина, выступавшего в Лондоне с русским балетом, присоединились к вечеринке в «Адельфи», расположенной между Трафальгарской площадью и Темзой [32]. Также присутствовали Д. Г. Лоуренс и его жена Фрида, уроженка Германии, двоюродная сестра летающего аса [49] Ас – мастер воздушного боя. барона фон Рихтгофена, убитого семь месяцев назад. Неподалеку, в Юнион-клубе с видом на Трафальгарскую площадь, Лоуренс Аравийский присутствовал на более спокойном празднике, обедая с двумя археологами, довоенными друзьями, теперь одетыми в военную форму [33].

Лейтенант Дафф Купер из Гренадерской гвардии был не в настроении праздновать, но чувствовал себя обязанным выйти в свет. Он обедал в «Ритце» со своей невестой леди Дианой Мэннерс: «Там была огромная толпа, ждать очередное блюдо приходилось бесконечно, а еда, когда ее подавали, была холодной и противной, – признавался Дафф Купер в своем дневнике. – Я не получал никакого удовольствия, и как можно скорее мы с Дианой ускользнули и вернулись на Сент-Джеймс-стрит. На улицах все были полны дикого энтузиазма. Диана разделяла со мной мою печаль и в какой-то момент не выдержала и зарыдала» [34].

На следующее утро Дафф проснулся с лихорадкой и лежал в постели, размышляя о том, «какая жестокая ирония судьбы – пережить войну и умереть от гриппа в собственной лондонской квартире» [35]. В следующем месяце у сестры Даффа, Стеффи, после перенесенного гриппа развилась пневмония: «На Довер-Стрит я встретил Нила Арнотта, врача, который сказал мне, что Стеффи умерла несколько минут назад. Температура у нее упала прошлой ночью, и она, казалось, чувствовала себя лучше, но теперь они знали, что ее легкие были полны яда, и ситуация была безнадежной» [36]. В Колорадо Кэтрин Энн Портер увековечила свою реакцию на перемирие в книге «Бледный конь, бледный всадник». Когда альтер-эго Кэтрин, Миранда, лежала в постели, ее разбудило столпотворение на улицах перед больницей: «Колокола надрывались, сцепившись друг с другом, они столкнулись в воздухе, рога и свистки пронзительно смешались с возгласами человеческого горя, сернистый свет вырвался через черное оконное стекло и исчез в темноте» [37].