Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Итак, вопреки ожиданиям, Советская Россия выжила. Власть большевиков просуществовала не только дольше, чем Парижская коммуна в 1871 году (как заметил Ленин с гордостью и облегчением через два месяца и пятнадцать дней после переворота), но сохранилась в годы непрекращающегося кризиса и катастроф, германского нашествия и позорного мира, потери территорий, контрреволюции, гражданской войны, иностранной военной интервенции, голода и экономического упадка. Она не могла иметь стратегии и перспективы, каждый день выбирая между решениями, необходимыми для сиюминутного выживания, и теми, что грозили немедленной катастрофой. Кто был бы в состоянии учитывать возможные отдаленные последствия решений, которые нужно было принимать немедленно, иначе – конец и никаких последствий уже не будет? Один за другим все необходимые шаги были сделаны. Когда новая Советская республика выбралась из ужасов сражений, оказалось, что ее ведут в направлении, далеком от того, которое имел в виду Ленин, выступая на Финляндском вокзале.

И все‐таки революция выжила. Это произошло по трем главным причинам: первая – она обладала исключительно сильным аппаратом государственного строительства, состоявшим из шестисоттысячной централизованной и дисциплинированной коммунистической партии. Какова бы ни была ее роль до революции, эта организационная модель, без устали пестуемая и защищаемая Лениным с 1902 года, добилась своей цели. Фактически всем революционным режимам двадцатого века пришлось взять за основу ее принципы. Во-вторых, было совершенно очевидно, что это единственное правительство, которое могло и хотело сохранить Россию как единое государство. Поэтому оно получило значительную поддержку многих русских патриотов, в частности офицеров, без которых не могла быть создана новая Красная армия. По этим причинам с исторической точки зрения выбор в 1917–1918 годах происходил не между либерально-демократической или нелиберальной Россией, а между существованием России и ее распадом, как случилось с другими архаичными побежденными империями, например с Австро-Венгрией и Турцией. В отличие от них большевистская революция в целом сохранила многонациональное территориальное единство старого царского государства, по крайней мере в течение следующих семидесяти четырех лет. Третьей причиной было то, что революция разрешила крестьянству взять землю. Когда дошло до дела, коренная масса великорусского крестьянства – основы как страны, так и ее новой армии – решила, что для них больше шансов получить землю при красных, чем в случае возвращения прежних помещиков. Это дало большевикам решающее преимущество в Гражданской войне 1918–1920 годов. Как оказалось, русские крестьяне были слишком большими оптимистами.

Мировой революции, которая оправдала бы решение Ленина вести Россию к социализму, не произошло, вследствие чего Советская Россия была обречена на разруху, отсталость и изоляцию. Вектор ее будущего развития был предопределен или, по крайней мере, точно обозначен (см. главы 13 и 16).

Волна революций прокатилась по земному шару в течение двух лет после Октября, и надежды приведенных в боевую готовность большевиков казались не лишенными оснований. “ Völker, hört die Signale («Народы, слушайте сигналы»)”, – гласила первая строчка припева “Интернационала” в Германии. Сигналы звучали, громко и отчетливо, из Петрограда и, после того как в 1918 году столица была перенесена в более безопасное место, – из Москвы [12] Столицей царской России был Санкт-Петербург. Во время Первой мировой войны это название звучало слишком по‐немецки и поэтому было заменено на Петроград. После смерти Ленина город был переименован в Ленинград (1924), а после развала СССР вернулся к своему первоначальному названию. Советский Союз (примеру которого следовали его некоторые угодливые сателлиты) был необычайно привержен политической топонимии, часто осложненной зигзагами и поворотами партийной линии. Так, Царицын на Волге стал Сталинградом, сценой эпического сражения во Второй мировой войне, но после смерти Сталина был переименован в Волгоград. Во время написания этих строк он все еще носит это название. . Они были слышны везде, где действовали рабочие и социалистические движения, независимо от их идеологии. На Кубе, где мало кто знал, где находится Россия, рабочие табачного производства создали свои “Советы”. 1917–1919 годы в Испании стали известны как “большевистское двухлетие”, хотя местные левые были страстными анархистами, т. е. политически находились на противоположном полюсе от Ленина. Революционные студенческие движения, вспыхнувшие в Пекине в 1919 году и аргентинской Кордобе в 1918 году, вскоре распространились по всей Латинской Америке и породили местных революционных марксистских лидеров и их партии. Индейский националист и повстанец М. Н. Рой попал под влияние революционных идей в Мексике, где местная революция, вступившая в наиболее радикальную фазу в 1917 году, сразу же объявила о своем духовном родстве с революционной Россией. Ее иконами стали Маркс и Ленин вместе с Монтесумой и Эмилиано Сапатой, а также разнообразные трудящиеся индейцы. Изображения этих вождей все еще можно увидеть на громадных фресках мексиканских художников-революционеров. Через несколько месяцев Рой приехал в Москву, чтобы сыграть главную роль в формировании новой антиколониальной политики Коминтерна. Благодаря жившим в Индонезии голландским социалистам (таким как Хенк Снеевлит) Октябрьская революция оказала влияние на самую массовую организацию индонезийского национально-освободительного движения – Sarekat Islam . “Это свершение русского народа, – писала провинциальная турецкая газета, – однажды в будущем превратится в солнце, что озарит все человечество”. Далеко в глубине Австралии суровые стригали овец (в большинстве своем ирландские католики), не выказывавшие никакого интереса к политической теории, приветствовали Советы как государство рабочих. В США финны, долгое время бывшие самыми убежденными социалистами среди эмигрантов, в массовом порядке становились коммунистами и проводили в мрачных шахтерских поселках Миннесоты митинги, “на которых упоминание имени Ленина заставляло сердце биться <���…> В мистической тишине, почти в религиозном экстазе, мы восхищались всем, что приходило из России” (Koivisto, 1983). Одним словом, Октябрьская революция стала событием, которое потрясло мир.

Даже многие из тех, кто знал о революции не понаслышке, что, как правило, не слишком способствует религиозному экстазу, стали ее приверженцами – от военнопленных, которые вернулись на родину убежденными большевиками и впоследствии стали коммунистическим лидерами своих стран, подобно хорватскому механику Иосипу Брозу (Тито), до журналистов, как, например, Артур Рэнсом из Manchester Guardian (незначительный политик, больше известный как автор замечательных детских книжек о море). Еще меньший приверженец большевизма, чешский писатель Ярослав Гашек, будущий автор “Похождений бравого солдата Швейка”, впервые в жизни обнаружил, что стал борцом за идею и, что самое удивительное, начал меньше пить. Он принимал участие в гражданской войне как комиссар Красной армии, после чего вернулся в Прагу, к более привычному образу жизни богемного анархиста и выпивохи, на том основании, что постреволюционная Советская Россия его разочаровала.