Бернард Корнуэлл - Повелитель войн [litres]

Оставаясь на возвышенности, я смотрел как зачарованный. Чувствовал облегчение и какую-то удивительную отстраненность, как будто это не моя битва. Это была победа Этельстана. Я коснулся груди, нащупав амулет, спрятанный под кольчугой из опасения быть принятым за врага-язычника. Вопреки магии креста Бенедетты я не рассчитывал, что уцелею. Когда враг выступил всей своей ордой с мечами и щитами, мной овладела обреченность. Однако вот он я, живой и невредимый, наблюдал за безжалостным истреблением. Мимо проковылял человек, успевший каким-то образом напиться. Он нес инкрустированный шлем и пустые ножны, украшенные серебряными нашлепками.

– Господин, мы их побили, – провозгласил он.

– Мы их побили, – согласился я и подумал про Альфреда. Вот так его мечта воплотилась в реальность. Мечта о Божьей стране, едином государстве всех саксов, и я понимал, что Нортумбрии больше не существует. Моя страна исчезла. Она стала частью Инглаланда, рожденного в хаосе убийства посреди залитой кровью долины.

– Господь сотворил великое чудо! – раздался голос. Обернувшись, я увидел скачущего ко мне епископа Оду. Он улыбался. – Бог даровал нам победу!

Он протянул мне руку, и я пожал ее левой рукой, потому как в правой сжимал позаимствованный меч.

– И на тебе крест, лорд! – с удовлетворением отметил прелат.

– Бенедетта дала мне его.

– Чтобы он защитил тебя?

– Так она сказала.

– И он защитил! Едем!

Он пришпорил коня, и я поехал следом, размышляя о том, что женская ворожба оберегала меня все эти годы.

Прежде чем день окончился, произошла еще одна, последняя схватка. Шотландские и норманнские предводители были верхом на быстрых конях и оторвались от погони, галопом ускакав к спасительным кораблям, но часть воинов осталась, чтобы задержать нас. Они образовали «стену щитов» на невысоком холме. Среди них я увидел Ингильмундра и сообразил, что эти люди – обитатели Вирхелума. Они получили эту землю, притворялись христианами, их женщины и дети до сих пор жили в вирхелумских усадьбах, и теперь эти норманны сражались за свои дома. Их было самое большее три сотни, построенные в две шеренги, щит к щиту. Они наверняка осознавали, что умрут, хотя, возможно, надеялись на помилование. Воины Этельстана собрались перед ними нестройной толпой численностью примерно в тысячу человек, и толпа эта прибывала с каждой минутой. Здесь были конники Стеапы на усталых лошадях, а также верховые телохранители Этельстана.

Ингильмундр вышел из «стены щитов» и направился к Этельстану, до сих пор сжимавшему Вздох Змея. Я видел, как ярл обращается к королю, но не слышал ни его слов, ни ответа Этельстана, но в следующий миг Ингильмундр преклонил колени в знак покорности. Он положил на землю меч, и это наверняка означало, что Этельстан даровал ему жизнь, поскольку ни один язычник не согласился бы принять смерть без оружия в руке. Ода пришел к тому же выводу.

– Король чересчур милостив, – с неодобрением произнес он.

Этельстан тронул коня, подведя его совсем близко к Ингильмундру. Король наклонился в седле и сказал что-то. Ингильмундр улыбнулся и кивнул. Потом Этельстан нанес удар. Вздох Змея взметнулся и упал стремительно и жестоко, и кровь обагрила шею ярла. А Этельстан рубил снова и снова. Его люди заорали и гурьбой бросились на норманнов. И опять раздался стук щитов и звон клинков, крики, но скоро все закончилось, и погоня устремилась дальше, оставив на невысоком холме полосу из тел убитых и умирающих.

К наступлению сумерек мы добрались до Дингесмера и увидели корабли, идущие на веслах к Мэрсу. Ушли почти все, но большинство из этих кораблей были пустыми. Оставленные охранять их команды вывели суда в море, избегая захвата, и таким образом обрекли сотни своих на гибель в мелких болотах. Кое-кто просил пощады, но воины Этельстана не давали ее, и вода среди камышей окрасилась кровью.

Финан и сын нашли меня и наблюдали вместе со мной.

– Вот все и закончилось, – произнес Финан, словно сам себе не веря.

– Закончилось, – согласился я. – Мы можем идти домой.

И меня обуяла вдруг тоска по Беббанбургу, по водному простору, длинной прибрежной полосе песка и свежему морском ветру.

Ко мне подъехал Этельстан. Вид у него был суровый. Кольчугу, коня и попону покрывали темные пятна крови.

– Славная работа, государь, – сказал я.

– Бог даровал нам победу, – проговорил он устало, что не удивительно, потому как едва ли кто-то другой больше сражался в «стене щитов» в тот день. Король опустил взгляд на Вздох Змея и криво усмехнулся. – Он хорошо послужил мне.

– Государь, это великий меч.

Он протянул мне клинок эфесом вперед.

– Лорд Утред, сегодня ты пируешь со мной.

– Как повелишь. – Я с благодарностью принял меч.

Я не мог сунуть его в ножны прежде, чем клинок почистят, поэтому бросил взятый на время меч и держал Вздох Змея в руке, пока мы возвращались по долгой дороге в сгущающихся сумерках. Женщины обыскивали убитых, приканчивая длинными ножами тех, кто еще подавал признаки жизни, чтобы потом ограбить тела. Первые костры пронизали наступающую темноту.

Все закончилось.

Я Утред, сын Утреда, тоже бывшего сыном Утреда, а отец его тоже звался Утредом, и все они были владетелями Беббанбурга. Таков и мой титул, хотя в эти дни в народе меня называют Владетелем Севера. Земли мои простираются от овеянных ветром берегов Северного моря до обращенного к Ирландии побережья, и хотя я стар, моя обязанность не давать скоттам проникать на юг. В страну, которую мы научились называть Инглаландом.

Я установил в Камбрии мир. Отрядил сына и Эгила покарать тех, кто сеял смуту. Они повесили несколько человек, пожгли усадьбы и роздали земли тем, кто сражался на пустоши в Вирхелуме. Большая часть Камбрии по-прежнему заселена данами и норманнами, но они живут в мире с саксами, их дети говорят по-саксонски, а некоторые поклоняются пригвожденному Богу христиан. Мы гордимся своим нортумбрийским происхождением, но все мы теперь жители Инглаланда. Его зазубренный меч висит в королевской резиденции в Винтанкестере, хотя мне не довелось съездить на юг и посмотреть на него. Государь проявил ко мне щедрость, вознаградив золотом и серебром, добытым на поле в Вирхелуме, где так много воинов обрели могилу.

Три дня спустя после битвы состоялся пир. Этельстан хотел устроить его в ночь после боя, но люди слишком устали, многие были ранены, и им требовался уход. Поэтому он выждал до тех пор, пока сможет собрать вождей в Сестере. На пиру угощали больше элем, чем яствами, а у той еды, что подавалась, вкус оставлял желать лучшего. Там были хлеб, ветчина и жаркое, сделанное, как я подозревал, из конины. Примерно сто двадцать человек собрались в большом зале Сестера после службы, которую епископ Ода провел в церкви. Арфист играл, но не пел, так как ни одно героическое сказание не сравнится с тем побоищем, которое мы пережили. Праздник назывался победным пиром, и, наверное, по праву, но пока эль не развязал людям языки, он больше напоминал тризну.