Борис Акунин - После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II

Но провокации, направленные на то, чтобы натравить народные низы на евреев, затевались не только на местном уровне. Тот же Витте рассказывает, как узнал о существовании в департаменте полиции особого отдела, «который фабрикует всякие провокаторские прокламации, особливо же погромного содержания, направленные против евреев». Руководил отделом ротмистр Комиссаров, впоследствии видный деятель тайной полиции.

Другим отвратительным проявлением государственного антисемитизма были судебные процессы, призванные разжечь ненависть к евреям.

В 1900 году виленского фельдшера Давида Блондеса обвинили в попытке убийства христианки с целью «добыть крови для мацы». Расследование было поручено следователю «по важнейшим делам». Суд проходил предвзято, с многочисленными нарушениями. Несмотря на всякие несуразности, Блондеса признали виновным. Потом, на кассации, приговор отменили, но целый год правые газеты ссылались на решение суда как на доказательство страшных еврейских ритуалов.

Еще известнее было дело Менделя Бейлиса, киевского приказчика, которого в 1911 году обвинили в ритуальном убийстве православного мальчика. Очень влиятельные силы в правительстве, полиции и прокуратуре делали все возможное, чтобы добиться обвинительного приговора. Следователей, которые пытались работать с другими версиями, отстраняли; правые газеты соответствующим образом настраивали публику, а стало быть, и будущих присяжных.

В глазах всего мира процесс выглядел так, будто на нем судят не Бейлиса, а дикое российское самодержавие, всерьез верящее в средневековые бредни.

В конце концов подсудимый был оправдан, но вся эта двухлетняя эпопея являлась мощной пропагандистской антисемитской кампанией, которую организовало и оплачивало государство.

Однако в правительстве были и люди, выступавшие за отмену еврейской дискриминации: кто-то, как Витте, из прагматических соображений, кто-то, как процитированный выше граф И. Толстой, из этических. Последний в бытность министром просвещения своим указом даже отменил процентную норму для высших учебных заведений. После Октябрьского манифеста на реформистской волне среди прочих послаблений был разработан проект расширения прав еврейского населения. Это предложение даже одобрил совет министров, но император был против.

С подавлением революционных выступлений началось движение в обратную сторону.

Процентную норму в 1908 году не только восстановили, но еще и наложили запрет на поступление евреев в целый ряд учебных заведений (в том числе почему-то в столичные театральные училища). В 1911 году перекрыли еще одну лазейку для получения образования: распространили процентную норму и на сдачу гимназического курса экстерном. В 1912 году новые ограничения распространились на адвокатскую профессию: уже действующих присяжных поверенных не тронули, однако впредь воспретили принимать евреев в эту корпорацию без разрешения министра.

Произошел еще один существенный сдвиг. В том же году поражение в правах, прежде касавшееся только лиц, исповедующих иудаизм, впервые распространилось на весь народ по принципу крови. Даже крещеных евреев и их потомков вплоть до четвертого колена перестали принимать в кадетские корпуса, производить в офицерские чины и допускать в Военно-медицинскую академию. (Перед 1914 годом, когда обнаружится катастрофическая нехватка офицерского корпуса и военных медиков, это было, конечно, сомнительным проявлением государственной мудрости.)

Последним по времени и самым массовым актом юдофобии самодержавия было повальное выселение еврейского населения из прифронтовых областей во время войны.

В 1915 году, на фоне военных неудач, в стране поднялась волна шпиономании. Надо было на кого-то свалить ответственность за поражения. Досталось прежде всего русским немцам, которые тоже познакомились с погромами, но применительно к евреям гонения приняли беспрецедентно массовый характер.

Было объявлено, что среди шпионов очень высок процент евреев. (Если учесть, что в «черте оседлости» евреи часто составляли большинство населения, удивляться тут нечему.) Поэтому — абсолютно так же, как три десятилетия спустя сделает Сталин с репрессированными народами, — вообще всех евреев заставили покинуть свои дома и под угрозой смертной казни отправляться на восток.

С мест были принудительно согнаны то ли пятьсот, то ли шестьсот тысяч человек. Многие из них не получили ни транспорта, ни питания, ни размещения. Сколько людей при этой массовой репрессии погибло, в условиях войны никто не подсчитывал.

На этой драматической ноте дореволюционная история российского еврейства и заканчивается.

Но обостренность этого национального «вопроса» не ограничивалась давлением со стороны государства. Вражда была обоюдной, поскольку далеко не все евреи мирились со своим постоянно ухудшающимся положением.

Конечно, большинство пытались как-то приспособиться — благо исторического опыта было не занимать. С этой частью еврейского населения у правительства особенных проблем не возникало.

Другая часть, более динамичная, предпочитала уехать из страны-мачехи в другие края, где к евреям относились лучше.

Всего в эпоху государственного антисемитизма, то есть в правление Александра III и Николая II, из России эмигрировали почти два миллиона человек: более 80 % в США, остальные в Англию, Канаду, Аргентину, Палестину.

Самодержавие совершенно не препятствовало оттоку представителей нежелательной нации и лишь требовало перед отъездом обязательства никогда не возвращаться. Российские евреи, среди которых было много людей активных и способных, а также их потомки внесут свой вклад в развитие экономики, культуры и науки других стран, прежде всего США. Но потери «человеческого капитала» никого в правительстве не заботили (тогда и самого этого термина еще не существовало).

Беспокойство вызывал лишь третий тип еврейской реакции — сопротивление. Сталкиваясь с таким количеством несправедливостей, многие шли в оппозицию, а самые смелые и темпераментные — в революцию. Удивительно, если бы этого не произошло. Даже Столыпин как-то сказал: «Евреи бросают бомбы? …Если бы я жил в таких условиях, может быть, и я стал бы бросать».

Традиционное представление о евреях как о забитой, робкой, безответной массе разрушалось. Процент «лиц иудейского происхождения» в революционном и особенно террористическом движении был так высок, что правая печать стала писать о революции как о «еврейской заразе» — с точки зрения монархистской идеологии это должно было дискредитировать бунтарство в глазах народа. «Конечно, далеко не все евреи сделались революционерами, — пишет Витте, — но несомненно, что ни одна национальность не дала в России такой процент революционеров, как еврейская».