Борис Акунин - После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II

Это вызвало переполох в двух противоположных лагерях. С одной стороны, встревожились правые и фабриканты, завалившие правительство паническими жалобами. С другой — забеспокоились левые, видя, что полиция поворачивает рабочую массу в верноподданническое русло.

Успехи «зубатовщины» (термин был введен противниками проекта) действительно выглядели впечатляюще. Марксистская пропаганда лишилась почвы, нередко рабочие сами избивали агитаторов или сдавали их в полицию.

Московский эксперимент был выведен на всероссийский уровень. Правительство издало несколько законов в пользу рабочих: об ответственности предпринимателей за несчастные случаи, о пенсии по утрате трудоспособности, о порядке переговоров между хозяевами и работниками.

Повсюду возникали не просто аполитичные, а декларативно лояльные самодержавию рабочие организации. Даже среди еврейского населения черты оседлости, недоверчивого к любым казенным инициативам, возникла Еврейская независимая рабочая партия, которая стала бороться с влиянием социалистического Бунда.

Но в августе 1903 года министр внутренних дел В. Плеве, сторонник жесткого курса, прекратил деятельность зубатовских организаций. Сам Зубатов, к тому времени уже начальник Особого отделения Департамента полиции, был не просто отправлен в отставку, но получил запрет на проживание в столицах и на занятия общественной деятельностью. Опальный экспериментатор доживет в провинции до Февральской революции и при известии об отречении императора застрелится.

Впоследствии некоторые авторы из тех, кто оплакивает монархию, расценивали остановку зубатовского проекта как роковую ошибку и чуть ли не главную причину будущей катастрофы. Мол, если бы рабочее движение пошло по тред-юнионистскому пути, никакой диктатуры пролетариата не было бы.

Это заблуждение. Плеве поступил совершенно правильно — разумеется, с точки зрения интересов самодержавия. Когда полиция сама стала поощрять коллективные действия рабочих, пускай абсолютно неполитического характера, она запустила очень опасный механизм.

Во-первых, городской пролетариат стал ощущать себя силой, с которой считаются. Во-вторых, в полиции не хватало компетентных сотрудников, чтобы уследить за всеми возникающими на местах рабочими организациями. Они могли вначале быть совершенно проправительственными, а затем, под влиянием умелых агитаторов или каких-нибудь критических обстоятельств вдруг радикализировались.

С. Зубатов

Отставке Зубатова предшествовали июльские события 1903 года. Тогда стачки прокатились по всему югу, от Баку до Украины, но хуже всего ситуация была в Одессе, а началось всё с благонамеренной забастовки, разрешенной начальством. Дело в том, что инициатива исходила от «ручной» Еврейской независимой рабочей партии, которая хотела улучшить положение трамвайщиков и портовых грузчиков (среди них было много евреев). Однако движение разрослось, марксистские пропагандисты повернули его в социалистическую сторону, возникла угроза общегородской политической стачки. «Был момент, когда весь город был во власти рабочей массы», — писала эмигрантская газета «Освобождение». Когда полиция попробовала восстановить порядок, было уже поздно. Пришлось вводить войска.

Другой зубатовской затеей, которая впоследствии дорого обошлась самодержавию, были народные манифестации с изъявлением монархических чувств. Многотысячные демонстрации «простых русских людей» с хоругвями и царскими портретами умилительно смотрелись и красиво выглядели в полицейских донесениях. Например, 19 февраля 1902 года, в годовщину освобождения крестьян, к памятнику Александру II в Кремле пришли пятьдесят тысяч рабочих, которые спели «Боже, царя храни», а потом еще и помолились. Отсюда, однако, тянулась самая прямая дорога к Кровавому воскресенью.

Взрывоопасный эксперимент с «контролируемым протестом» был остановлен слишком поздно. Забастовки и рабочие демонстрации уже стали постоянным компонентом городской жизни. В 1905 году они приобрели такой размах, что еще чуть-чуть, и государство развалилось бы. Большие Беспорядки переросли бы в революцию.

Терроризм, казалось, совершенно искорененный полицией при Александре III, в 1901 году возродился как метод политической борьбы и скоро стал главным оружием революционного движения.

За двадцать лет, миновавшие с 1 марта 1881 года, когда народовольцы взорвали царя, было всего несколько террористических инцидентов.

Восемнадцатого марта 1882 года бывший студент физико-математического факультета Петербургского университета Николай Желваков на Николаевском бульваре в Одессе застрелил прокурора Киевского военно-окружного суда генерала В. Стрельникова, особенно отличившегося в процессах против народников.

По делу «Террористической фракции» в 1887 году повесили пятерых студентов, в том числе Александра Ульянова. Заговор был дилетантский — полиция заранее раскрыла и «пасла» его.

Еще произошли два убийства, жертвами которых стали фигуры политически малозначительные. В 1883 году раскаявшийся двойной агент организовал покушение на своего «куратора», жандармского подполковника Судейкина, и в 1890 году польский революционер застрелил в Париже генерала Селиверстова, который, по ходившим в эмигрантской среде слухам, руководил в Европе полицейской агентурой (что не соответствовало действительности).

Вторая волна террора началась по той же причине, что первая, и в той же самой среде — молодежной, студенческой. Как уже рассказывалось, в 1899 году вспыхнули студенческие беспорядки. Власть по своему обыкновению ответила на них репрессиями. Это радикализировало активистов, и один из них, исключенный студент Карпович, в знак протеста застрелил министра народного просвещения Н. Боголепова.

Терроризм становится по-настоящему опасен, когда раздраженное полицейским режимом Общество начинает относиться к смельчакам, берущимся за оружие, с одобрением и восхищением. Именно это теперь и произошло — в точности, как четверть века назад, когда Вера Засулич стреляла в столичного градоначальника.

По мере обострения внутренней ситуации политические убийства происходили всё чаще. Помимо террористов-одиночек появились и подпольные организации, считавшие своей главной задачей истребление представителей власти.

Самыми деятельными являлись эсеры, называвшие себя прямыми наследниками «Народной воли». И цель была та же самая: напугав правительство, побудить его к широким репрессиям, что, в свою очередь, расшевелит инертное Общество и разожжет революционные настроения.