Николай Свечин - Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Заштатные побрели в трактиры, а избранные стояли группами. К каждой группе подошёл свой наборщик, осмотрел всякого, выстроил попарно и скомандовал «марш». В предшествии Ефима мы зашагали молча и сосредоточенно, направляясь на Морскую хоронить «анарала».

В начале седьмого часа мы были на Большой Морской близ Гороховой. Ельник, густой слой соломы перед домом и шныряющие тёмные личности около ворот дома свидетельствовали, что здесь именно «вынос». Ефим скомандовал нам «стой» и пошёл собирать сведения. Минут через десять приехали и дроги с балдахином.

Мы сгруппировались у ворот и вели беседу. Из восемнадцати человек большая половина были ещё пьяны, не успели отрезвиться после вчерашнего «угара». Стали крутить из газетной бумаги «цигарки» и обмениваться впечатлениями.

— Эх, житьё наше горемычное! Похороны енерала поди тысячи полторы стоят, а нам по 55 копеек с рыла. Хорошо, если наш покойник был добрый, тогда дадут на чай, а то и в пустую сыграет!

— Не дадут, так мы среди дороги и покойника бросим! Тоже церемониться не станем!

— Степановы траурщики в прошлом году так и сделали; бросили покойника на Гороховой и пошли назад. По рублю дали, только бы вернулись!

— А то как же? Тратят сотни, тысячи рублей, а бедным людям жалко двугривенный дать! Поди, нам не радость тоже здесь с шести утра околачиваться. Трудимся, не Христа ради просим!

Ефим вышел:

— Ребята, по 30 копеек на брата господа дали…

— По тридцать? Ну, не жирно! Чтоб им…

— Стройтесь в линию. Раздевайтесь!..

Как это раздеваться? Здесь на улице раздеваться? Да ведь у некоторых из нас и белья вовсе нет? Сняв зипун, остаётся как мать родила? Что это за безобразие?

Между тем траурщики уже раздевались. Косой Сенька действительно остался без рубашки. Большинство же в каких-то грязных лохмотьях, сквозь которые выглядывало голое тело.

Мимо ехали «ранние» обыватели и с удивлением смотрели на наш маскарад.

Ефим достал из ящика в дрогах несколько куч траурных облачений и стал примерять на нас фраки, панталоны, шляпы, крепы и белые кисейные шарфы, надеваемые через плечо. Фраки подгонялись не сразу; пришлось примерять по несколько раз и все это время 18 человек оставались раздетыми на улице, вызывая насмешки и остроты прохожих.

После я узнал, что такой порядок уличного раздевания существует у всех гробовщиков, не исключая и бюро. Дело в том, что по распоряжению господина градоначальника факельщикам запрещено ходить в своих нарядах по городу и они не могут одеваться в своём Малковом переулке; в квартиру же покойника их не пускают, опасаясь краж; на дворе облачаться не позволяют часто дворники, и волей-неволей остаётся только улица!

Мне кажется, подобное безобразие очень легко было бы устранить, обязав гробовщиков возить свою прислугу к месту выноса в каретах. Расход на кареты совершенно ничтожен по сравнению с теми громадными суммами, которые они берет за свои процессии. Во всяком случае, переодевания на улице составляет явление совершенно невозможное. Мне пришлось, например, простоять в одной рубашке добрых полчаса, пока Ефим пригнал мой фрак. Ну, а если на дворе 30 градусов мороза? Благодарю покорно!

Вынос был назначен в 9 часов утра. Совершенно одетые, мы праздно должны были ждать почти два часа. Некоторые посмелее пошли «нюхать» на кухню. Там иногда перепадёт стакан водки, а то и двугривенный за какое-нибудь мелкое поручение. Приехал «сам» Шумилов. Ефим встретил его и провёл «по фронту». «Сам» видимо остался доволен и прошёл в подъезд на квартиру покойного.

Томительно долго тянулось время. На улице собиралась толпа праздного люда, глазевшего на приготовления выноса. Удивительная наша «толпа»! Чего она не видала? Что ей тут интересного? А стоит ведь часами!

Я попробовал заговорить с каким-то купцом, стоявшим несколько поодаль от толпы на панели. Надо было видеть с каким презрением, отвращением купец отскочил от меня, не дослушав даже вопроса. Точно я хотел укусить его. А ведь наряд мой был неплохой. Огромная треуголка с белым галуном, фрак, отороченный таким же галуном и брюки с лампасами. Так как белья (крахмальной машинки) ни у кого не было, то воротник и грудь закрывались белым шарфом, перекинутым через плечо. Разве не эффектный наряд? Но, б-р-р, мне самому этот наряд и эти траурщики были до того отвратительны, что я вполне понимал брезгливость отскочившего от меня купца.

У этих людей нет никакого понятия о чистоплотности как тела, так и души. Старый, выброшенный гробовщиком за негодностью покров составляет очень часто «любимое одеяло» траурщика! Не забудьте, что мало-мальски порядочный покров гробовщик никогда не бросит, а изрежет его на украшение гробов или костюмов. Все брошенное после похорон покойника до последней тряпки разбирается траурщиками нарасхват. Те, кому приходится жить в гробовых мастерских, охотно спят в запасных гробах. Дежурящие при гробе с покойником хладнокровно пьют и едят тут же. Слезы, рыдания, отчаяние близких также мало обращают на себя их внимание.

В начале десятого часа нас позвали «выносить гроб». Я не пошёл и остался с несколькими другими зажигать факелы. Минут через двадцать послышалось пение хора певчих, а за ним духовенство и все прочее. Нервы мои были не в порядке. Я взял свой факел и ушёл вперёд. Знакомый читателям «мажор» был уже на месте со своей булавой. О, как он был величествен в этом блестящем наряде и в сознании, что он открывает шествие, он даёт тон всей процессии и в некотором роде он особа. «Мажор» не удостоил меня не только кивка, но даже не посмотрел на такую «дрянь». Он смотрел внимательно на балдахин, чтобы уловить момент тронуться. Наконец, он произнёс самому себе «марш», круто повернулся, взмахнул булавой и сделал шаг вперёд. Я поднял свой факел и пошёл в первой паре за ним.

Что я в эту минуту чувствовал? Мне было, прежде всего, ужасно стыдно. Я не стыдился ездить извозчиком, служить официантом, ходить бродяжкой. А тут невыносимо было стыдно, когда я, как дурак, бесцельно, бессмысленно шагаю по мостовой, а по обе стороны улицы стоит толпа и смотрит. Зачем я шагаю? Какую и кому я приношу пользу?! Не сущее ли это дармоедство, тунеядство? Что мы делаем с шести утра и до 11 дня, когда пришли на кладбище, разделись на могилах, сдали вещи амуниции, получили по 85 копеек и пошли в трактир. Наши обязанности были окончены в одиннадцать часов утра, но, Боже Правый, что это за обязанности? Пройти с фонарём несколько вёрст и все! Где же работа, труд, занятие, дело?

Вот за это бесцельное, ни за что не нужное дармоедство, тунеядство, которое, однако, оплачивается и составляет средство к существованию, и стыдно!

Очевидно, платится именно за эту дурацкую роль, служащую посмешищем, какой-то иронией над человеческим достоинством. Если дроги везут шесть лошадей, когда могла бы вести одна, это ещё извинительно, потому что лошадь может служить декорацией, но восемнадцать человек в шутовских костюм для декорации? Это, воля ваша, позор! Неудивительно, что люди, избравшие себе это занятие профессию, потеряли всякое представление о человеческом достоинстве!