Николай Свечин - Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Блиндман, не стеснявшийся в материальных средствах и не хотевший вообще «ничего упускать», давно выговорил себе право и на такие матримониальные свидания. Несчастная жена его, безмолвная и всегда покорная, исправно отправлялась и на эти экстраординарные rendes-vous, протекавшие под бдительным надзором вооружённого стражника.

Несколько раз Блиндман с таких свиданий возвращался вполне благополучно. «Американский скиталец» никогда не упускал случая спросить его при этом:

— Ну, что «слепой человек» [165] blind — слепой (примечание автора). , помылся чисто?

— Как надо! — с философским спокойствием кивал головой Блиндман.

Однажды Блиндман до поздней ночи не вернулся с подобного «свидания». Смотритель делился своим «ужасом» с благородными и поминутно в тревоге вбегал в камеру.

Наконец, «беглеца доставили». «Беглеца» в буквальном смысле слова, так как Блиндман действительно пытался бежать, и успел уже было в этом, но находчивый конвоир поднял на ноги всю полицию, и его задержали притаившимся в подворотне в каком-то глухом переулке, куда выходил подвальный этаж его собственного торгового заведения.

Привели его в камеру возбуждённого, красного, с взъерошенными волосами и глазами, налитыми кровью. Видно было, что он пережил «отчаянные» минуты. Доставил его целый полицейский конвой.

Смотритель налетел на него, как коршун. Тут было уже не до «нежных» слов, сплошь сыпались одни ругательства.

— Я тебя в бараний рог, в бараний рог… Сгною в карцере!

На утро, немного успокоившись, смотритель сообразил, что нужно прежде всего замять эту историю. Стоило это ему немалого труда, так как для того, чтобы спастись от «бешеного», приходилось входить в соглашение с приставом того полицейского участка, где был задержан бежавший арестант.

Блиндмана, против ожидания, смотритель не посадил даже в карцер, и, вообще, «ничего с ним не сделал». Но не прошло и недели, как по требованию следователя Блиндмана, к крайнему его отчаянию, перевели в Литовский замок. Все поняли, что это было «делом смотрителя», но все сознавали, что Блиндман это вполне заслужил. Нарушение «честного слова» считается тяжким грехом среди арестантов всех видов и наименований.

Отправление Блиндмана в «замок» сопровождалось некоторой зловещей торжественностью. Его препроводили в карете под усиленным конвоем. В глубине двора «полицейского дома», во время отправления стояла его несчастная жена и горько плакала. Сам Блиндман очень взволнованный, бессильно вращал белками, как затравленный зверь.

Отметим в заключение, что каждый полицейский дом находится под непосредственным надзором одного из товарищей прокурора столицы. Прокуроры — гроза для тюремного начальства, со стороны заключённых пользовались полным доверием, и еженедельные их посещения встречались самым радушным образом.

Кроме того, полицейские дома инспектировались местным полицейским начальством. Но эти инспекции имели чисто внешний характер. Всё внимание обращалось на чистоту коридоров и исправность амуниции у полицейских служителей.

В Петербурге, близ Сенной площади, находится громадный дом князя Вяземского. Не знаю, с какого времени этот дом принадлежит теперешнему владельцу, но лет шестьдесят тому назад его называли более «Полторацким», и уже тогда он известен был петербургским обывателям своей грязной репутацией. И эта репутация имела основания: постороннему человеку, особенно в вечернее время, не безопасно было не только входить в него, но и проходить мимо.

Описание этого дома в первый раз сделано г. Вс. Крестовским в его романе «Петербургские трущобы»; затем некоторые лица также пытались описывать своеобразную жизнь его обитателей. Да и теперь по поводу разных происшествий, нередко кровавых, ни один из домов Петербурга не упоминается так часто в печати, как Вяземский. Но все эти наблюдения большею частью поверхностны и приправлены фантазией, хотя во многом и похожей на действительность.

Мне, как человеку давно знакомому с этим домом, и имевшему, вследствие разных случайностей, несчастие попадать на житье в него, пришла мысль также описать его, может быть, и неумело, но правдиво.

Вяземский дом выходит двумя большими флигелями на Забалканский (прежде Обуховский) проспект, а одним довольно красивым — на Фонтанку.

Во флигеле, выходящем на Фонтанку, занимавшемся в пятидесятых годах самим князем Вяземским и впоследствии несколько лет пустовавшем, находится теперь квартира управляющего домом и 3-й участок Спасской части. Во флигелях же по Забалканскому проспекту помещается трактир, семейные бани, питейный дом и до десятка других торговых заведений.

Кроме этих трёх лицевых зданий, во дворе дома находится ещё четыре жилых флигеля, бани и множество разных кладовых. В этих флигелях помещается постоялый двор, чайная, на местном языке называемая «мышеловкой», вероятно потому, что заходящие сюда чины сыскной полиции частенько захватывают тех, кого нужно; затем в одном флигеле несколько корзинных мастерских, а остальные квартиры числом до полутораста заняты и в настоящее время также, как и прежде, не беднотой, но отребьями, отбросками, паразитами общества.

Это не беднота Песков или Петербургской стороны, голодная, но нередко приглаженная, благообразная и стыдливая; это люди хотя до безобразия рваные и грязные, частенько полунагие и полуголодные, но все же умеющие легко достать копейку.

Войдя во двор с Забалканского проспекта, вы встретите, прежде всего, нескольких женщин, больше частью уже подвыпивших, рваных и с испещрёнными физиономиями, которые умильно поглядывают на проходящих мужчин и подмигивают. Затем, на площадке, перед общими банями и на панели около бань, в летнее время вы увидите несколько десятков человек праздный рвани. Одни из них, разделясь на кучки, преспокойно играют в орлянку, другие смотрят на эту игру, а третьи просто сидят и ничего не делают. Далее, направо, в переулке, происходит подобная же игра, но только более крупная.

Напротив площадки, около флигеля называемого Столярным, на подстановочках сидят несколько женщин с корзинами порченых яиц (или, как их здесь называют, тумаков), чугунами, наполненными картофелем, лёгким, горлом, селезёнкой и противнями с жареной дичью, добытой из выгребных ям на Сенной и разной рыбы (торгующие этими снадобьями обязаны платить в контору дома по два рубля в месяц). Всё это продаётся очень дёшево: например, тумаки самые лучшие по пяти копеек за десяток, а последний сорт по копейке и дешевле. Но эти снадобья только и могут продаваться в Вяземском доме и перевариваться желудками Вяземских обывателей, в других местах они выбрасывается в помойную яму.