Николай Свечин - Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Года через три умерла жена Кислякова и с тех пор он стал Лесным Дедом.

Кисляков хотя и числится постоянным жильцом нашей квартиры, так как прописан тут, но почти всё время проживает в лесу за Малой Охтой, где у него устроен хороший шалаш. На квартиру его загоняют только сильные морозы.

Кислякову теперь уже шестьдесят пять лет, но он довольно крепок и силён. Он легко носит из леса в город на своих плечах по семидесяти мётел, а в каждой метле, по крайней мере будет от двух до трёх фунтов [176] См. сноску 153. весу. Здоровье его настолько удовлетворительно, что он, несмотря на то, что ходит зимой и летом в холодном пальто, и в опорках и почти постоянно по моклышку в снегу и в воде, никогда не хворает. В баню он ходил не более как три или четыре раза в год и никогда не стирает своего белья, а как наденет рубашку, так и носит её до тех пор, пока она совсем не истлеет на нём. Водку он никогда не пьёт маленькими стаканчиками, а на первый раз берёт и выпивает разом сороковку, и потом уже продолжает пить чайными чашками. На кушанье Кисляков совсем не брезглив, будь хоть прокислое, хоть протухлое, он всё есть и ест без разбору, часто смешав вместе и постные щи, и мясной суп, и селёдку с огурцами. Он уплетает это месиво с таким аппетитом, что только за ушами пищит.

Поплевкин — отставной жандармский унтер-офицер. Он из солдатских детей и в службу поступил из кантонистов. Сначала он был барабанщиком, потом музыкантом во втором кадетском корпусе и впоследствии перешёл в жандармы на Николаевскую железную дорогу, откуда и получил отставку.

По выходе в отставку, Поплевкин служил в городовых, сторожем в окружном суде, досмотрщиком при Санкт-Петербургской таможне, и на некоторых других местах, но, несмотря на свою способность подслуживаться и делом, и языком, он почему-то плохо уживался на местах.

Поплевкин ещё на службе был женат и имел сына, который в настоящее время служит техником на Путиловском заводе. Лет пятнадцать дому назад Поплевкин разошёлся с женой и с тех пор не видится ни с ней, ни с сыном. Что за причина их добровольного развода, Поплевкин никому не говорить, но, по-видимому, он сам был неправ, потому что хотя он и редко и неохотно упоминает о жене, но всегда говорит:

— Если бы я был такой, как моя жена, так я был бы счастливый.

Впрочем, надо сказать, что он крепок: хотя его и тяготит одиночество, хотя в нём и проявляется иногда желание узнать, как живёт его жена, но он старается скрывать свои чувства и желания.

Поплевкин получает небольшой пенсион, около тридцати пяти рублей в год. Конечно, этих денег ему не хватает на прожитие, несмотря на то, что он ведёт самые скудные расходы, и Поплевкин занимается выделкой канительных яиц к Пасхе, кроме того он умеет делать ризы на иконы и разные безделушки из фольги.

Способ приготовления им яиц таков: он покупает тысячу или более тумаков (гнилых яиц), выдувает из них всю внутренность, то есть белки и желтки, сушит скорлупу в печке, потом заклеивает находящиеся на концах отверстия цветной бумагой, и после этого обматывает яйцо со всех сторон тонкой канителью [177] Тонкая металлическая нить. , которой у него выходит один фунт на шесть или на семь сот яиц. Потом, приклеив из аленькой тесёмочки меленькую вешалку, разносит яйца по мелочным лавочкам, или продаёт в розницу на вербе.

Каждое яйцо ему обходится менее полутора копейки, а в продаже средним числом оно идёт не менее пяти копеек.

Поплевкин пьёт запоем, вероятно, эти запои были причиной его развода с женою, неуживчивости на местах и, наконец, довели до Вяземского дома. Он рассказывает, что прежде, когда он бывал без места, занимался продажею образов и книжек, но потом пьянство его сгубило. Он не мог выправить себе жестянки для разносной торговли и за это его несколько раз забирали в сыскную полицию и судили у мировых судей. Когда он попал в Вяземский дом, то вместо торговли, нашёл более выгодным ходить по миру.

У Поплевкина для добычи дни распределены систематически — так в субботу он обходит круглый, Пустой и Старый Александровский рынки, Невский, Владимирский и Литейный проспекты, Калашниковскую пристань и проч. окрестности; в воскресенье — трактиры на Сенной, по Обуховскому и Вознесенскому проспектам и развалку в Новом Александровском рынке, по вторникам — Васильевский остров, Петербургскую и Выборгскую стороны, а в прочие дни ходит в Апраксин рынок, в казармы за хлебом и на Сенную за говядиной и прочим снадобьем.

Таким образом, Поплевкин ходит месяца полтора или два, экономничает до такой степени, что тратит в день только копейки три на чай и две на варку кушанья. В это время он расплачивается с долгами за квартиру и за водку, накупает себе разных нужных и ненужных вещей, и скапливает десятка три рублей. В это время у него никто и ничего не выпросит, даже спичку, или щепотку табаку и то он редко кому одолжит.

Но потом Поплевкин, ни с того, ни с сего запивает, и тут у него идёт, что называется, дым коромыслом. Поплевкин беспросыпно предаётся самому широкому разгулу. Он потчует всех и каждого и, не выходя из квартиры, в несколько дней пропивает все свои деньги. Пропив наличные, он начинает пить в долг до тех пор, пока Степаныч не положит предел; а затем он начинает уже, штука по штуке, закладывать свои вещи и остаётся в одном изорванном белье и опорках.

Дня четыре пять после запоя, Поплевкин бывает какой-то болезненный, несмелый и страдает бессонницей; когда же окончательно выходится, то Степаныч понемногу начинает, его снаряжать. Степапыч более чем к кому-либо расположен к Поплевкину потому, что тот прав или неправ бывает хозяин — всегда держит его сторону и при случае не прочь заменить собой покойного Мамона, т. е. заступиться за Степаныча действием.

По совершенном вытрезвлении, Стенаныч даёт Поплевкину пальто, сапоги, денег на хлеб, попаивает чаем и затем уже Поплевкин снова принимается за свой систематический сбор и снова начинает экономить и беречь всякий грош.

Теперь следует кое-что сказать о наборщиках. Всех наборщиков в Вяземском доме находится около двадцати пяти человек. Живут они партиями по нескольку человек в одной квартире. У Степаныча в настоящее время квартирует их до десятка и все они как будто сшиты на одну колодку — одного пошиба. Все они ещё довольно молодые люди, но уже убившие своё здоровье, и убившие не работой, а слабостью к пьянству.

Мастера они хорошие, (впрочем, они не любят, чтобы их называли мастерами: их работа не мастерство, а художество) и работу у них очень выгодная: случается, так они зарабатывают рубля по три и по четыре в день. Но немногие из них работают на постоянном месте, большая часть то и дело переходит из одной типографии в другую, и далее получки денег не работает, а потому иной из них в течение года поработает в двадцати типографиях.