Николай Иваницкий - Земля Тиан

— Авантюра это или нет, ты скажешь потом. А теперь отвечай мне, наконец, толком, есть там эта платина, или Зайковский только втирает ею очки господам литераторам? И, прошу, без шуток и без нотаций.

Оба замолчали.

— Ну хорошо, изволь, — нарушил тишину Павел Александрович, — вот тебе мое мнение: платина там, возможно, что и есть. Геологически возможно. Понимаешь? Но имей в виду: сказать точно, «есть» или «нет», можно только на месте, после изысканий. Зайковский на меня произвел впечатление человека серьезного и «втирать очки» кому бы то ни было ему, я полагаю, незачем.

— Ага! — воскликнул Тенишевский и снова заходил по комнате. — Значит, все таки есть!

— Не «есть», а «может оказаться», — повысил голос и Дорогов. — Это совсем не одно и то же.

Тенишевский остановился.

— Теперь молчи и слушай, — сказал он. — Потом скажешь твое мнение.

— Половина первого, — возразил Дорогов уныло. — Поздно уже.

— Завтра выспишься, воскресенье, — перебил его Валериан Платонович.

— Из-за такого дела стоит и вовсе не поспать.

Дорогов махнул рукой и покорился.

— Хорошо. Говори. Только, будь добр, достань из буфета вермут, лимон и сахар. Холодная вода в «айс боксе», вон за той дверью.

План Тенишевского, который он полностью сымпровизировал в этот вечер, был весьма сложен и хитер. Основывался он весь на непоколебимой уверенности в том, что в Гуй-Чжоу имеются богатейшие залежи платины. В том, что желающие вложить капиталы в это дело найдутся в изобилии, он нисколько не сомневался. Главные препятствия, которые он усматривал во всем этом предприятии, он сводил к несовместимости выгод великих держав в Китае.

Резюме, которое к двум часам ночи он преподнес Дорогову, заключалось в том, что для разработки платины, по его мнению, необходимо организовать очень сложный трест, нечто вроде англо-французской акционерной компании под фиктивной китайской фирмой, причем на Англию возлагалась задача, пользуясь неустойчивостью соотношения сил на Тихом океане, оказать давление на Японию и Соединенные Штаты с целью оттереть их от платинового дела.

Капитал предполагался французский.

При всей фантастичности этого проекта, Валериан Платонович сумел облечь его в такую увлекательную форму, что Дорогов невольно заинтересовался.

— Ловко ты все это придумал! — сказал он, когда Тенишевский наконец замолчал. — Но я все-таки напомню тебе о самом главном условии успеха. Ты им почему-то пренебрегаешь. А что, если в Гуй-Чжоу никакой платины нет? Доклад Зайковского серьезен и основателен, поговорить о нем тоже интересно, нет слов, но для решения вопроса о платиновом предприятии это материал далеко не достаточный. Говорил ты довольно хорошо, но подумал плохо.

— Нет, — горячо возразил Тенишевский. — Подумал я серьезно. Я понимаю, что браться за такое дело можно, только имея в руках солидный материал. Этот материал нам даст Зайковский. Он сказал ясно: «В Гуй-Чжоу имеется платина». Пусть объяснит, где, как и сколько. Надо поговорить с ним обстоятельно. Ты можешь считать мою затею фантазией, но согласись, что начинаю я с самого практического шага. Застать Яна Яновича дома нетрудно. Не желаешь ли приехать к нему в понедельник часов в шесть со мною? Завтра, к сожалению, неудобно беспокоить, воскресенье.

— Отлично, — отвечал Дорогов. — С Зайковским я и помимо всякой платины с удовольствием познакомлюсь поближе. Поедем, интересно, что он скажет.

С раннего утра в воскресенье Ван приступил к делу. Никаких театральных связей он не имел. Но вчерашние соседи, хотя и произвели на него несколько загадочное впечатление, все же казались людьми со средствами. Упустить случай было бы глупо.

Рассудив так, он в девять часов утра направился к знакомому филиппинцу, игравшему на саксофоне в маленьком баре на Бродвее, разбудил его и узнал, что из европейских театральных агентов наибольшей популярностью пользуется некто Киндервейзе. Найти адрес в телефонной книжке было делом двух минут. В одиннадцать часов Ван уже сидел в конторе Киндервейзе и солидно, не спеша, излагал ему суть дела, как он ее себе представлял.

Нужна недорогая, но чистенькая балетная труппа и два-три опытных музыканта. Господин Киндервейзе, оказалось, недурно говорил по-китайски, так что Вану не пришлось даже блеснуть своим знанием английского языка. Старый опытный театрал был краток:

— Если будет дана солидная денежная гарантия, — сделать можно все.

Ван запросто обещал ему эту гарантию и, окрыленный надеждами, полетел на указанное ему вчера голубым халатом место.

Автомобиль, с четверть часа покружив по переулкам Нантао, доставил его в богато обставленный в старинном стиле особняк.

Господин Лю принял Вана во внутреннем садике. Старик молча присутствовал тут же. Свысока выслушав почтительный доклад Вана, господин Лю сказал:

— Я вижу, что вы в курсе дела. Наше предложение таково: мой дядя, видный сановник, проживающий в провинции Гуй-Чжоу, считаясь с веянием времени, решил ознакомить своих сограждан с образцами европейского театрального искусства. С этой целью он поручил мне нанять здесь, в Шанхае, небольшую труппу артистов-европейцев и, заключив с ними условие на четыре месяца, поставить их в Гуй-Ян. Никакого комиссионного процента я вам не обещаю, так как артистов будете набирать не вы. Это я вижу из ваших слов. Но если мои личные переговоры с господином Киндервейзе, на которого вы указали, увенчаются успехом — я возьму вас в это путешествие в качестве переводчика на жалование в сто долларов в месяц.

Ван покраснел и охрип от радости.

— Сто долларов… — забормотал он… да… то есть… я подумаю…

— Вы подумаете? — поднял брови старик. Ван растерялся совершенно.

— То есть я… конечно, нет… Я согласен!!! Я вполне согласен!!!

Господин Лю скупо улыбнулся.

— Везите меня к Киндервейзе.

Концентрические шеренги матовых шаров под потолком, разом вспыхнув, извлекли из пестрого полумрака просторный зал кабаре. Танцующие отхлынули к столикам. Засновали в проходах белоснежные «бои», разнося в разнофасонных бокалах и бутылках красные, зеленые, розовые, золотисто-желтые напитки.

Слева, рассаживаясь вокруг своих столиков, весь залитый ярким сиянием потолка, колыхался волнами шелка и шифона всех оттенков нарядный цветник, смысл и суть этого места, — тридцать русских девушек — dancing girls.

Многоликий комплекс радости, легкомыслия, слез, печали, нужды, расточительности, источник любви продажной и самоотверженной, причина пьяных скандалов и глубоких драм, цель, волнующая пресыщенные нервы собравшихся сюда мужчин.

Утром, когда солнце стирает с лиц косметику, кладет вокруг глаз темные тени, следы бессонных ночей и алкоголя, — блестящие от сырости «кары» разнесут эту толпу по домам, в многолюдные террасы французской концессии, где в тридцати-сорокадолларовых «румах» — вторая половина их жизни: безработные мужья, франты-альфонсы, школьники-дети, пропойцы-любовники, редко у кого одинокая, нарядная постель…