Иван Снегирёв - Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

— А что, Жан-Жак Руссо был высокого роста? — неожиданно поинтересовался Николай Павлович.

— Он умер до моего рождения, но говорили, что он был невысок и слаб здоровьем, — сказал Этиен, продолжая свою работу.

— Так я и думал: по его сочинениям чувствуется, что это писал человек маленького роста и слабый, — довольно проговорил Николай Павлович. — Если бы он был высоким и крепким и пользовался успехом у женщин, к чему ему было бы писать? Поступил бы в офицеры и жил бы полной жизнью. Лучшие мужчины всегда поступают в военную службу, а остальные, чтобы как-то обратить на себя внимание дамского общества, занимаются всякой ерундой, вроде сочинительства. Как ещё вызвать к себе интерес, если бог тебя внешностью обделил?.. От штатских один вред, а от умничающих — вдвойне; я хотел было все университеты в России закрыть, да отговорили — время нынче, де, другое. Вот и плодим умников, которые из тщеславия и себялюбия готовы даже на государство покуситься.

Портрет императора Николая I.

Художник Е. Ботман

— У вас весьма оригинальные взгляды, ваше величество, — заметил Этиен.

— Что? — Николай Павлович бросил на него свой невыносимый взгляд.

Этьен побледнел и уронил баночку с пудрой.

— Оригинальность — это свойство великих людей, — нашёлся он, утирая холодный пот со лба.

Николай Павлович ещё посверлил парикмахера взглядом, а потом смягчился:

— Вы, французы, горазды комплименты отпускать, за это вас дамы любят. А я, вот, с молодых ногтей в армии состою и любовному красноречию не обучен.

— О, ваше величество, оно вам не нужно! — воскликнул Этиен. — Какая дама может перед вами устоять?

— Ох, эти французы! — погрозил ему пальцем Николай Павлович. — Ветреный вы народ!

Закончив свой туалет, Николай Павлович спросил Фёдора:

— Кто там в передней? Бутурлин приехал?

— Приехал. Однако… — Фёдор замолчал, глядя на императора.

— Чего молчишь? Язык проглотил? — с раздражением спросил Николай Павлович, зная манеру Фёдора делать драматические паузы. — Ну, говори уже!

— Его сиятельство граф Александр Христофорович Бенкендорф об аудиенции просят, — зычно провозгласил Фёдор.

— Что ты кричишь? — поморщился Николай Павлович. — Бенкендорф? Что ему нужно?

— Не могу знать, он мне не докладывал, — ответил Фёдор, снисходительно прощая неуместный вопрос императора.

— Надо полагать! — усмехнулся Николай Павлович. — Хорошо, зови. Да притвори двери плотнее, Бенкендорф по пустякам не станет беспокоить.

…Бенкендорф чётко, по-военному подошёл к императору и щёлкнул каблуками.

— Оставь, Александр Христофорович, зачем эти церемонии? Мы не на параде, — обнял его Николай Павлович. — Чем обязан твоему визиту?

— Ваше величество, имею доложить по двум пунктам, — сказал Бенкендорф, продолжая придерживаться официального тона. — Первый, возможно, не столь важный, однако вы приказывали докладывать по сему поводу вам лично.

— Да? О чём же? — с особым вниманием, оказывая подчёркнутое уважение Бенкендорфу, спросил император.

— О сочинителе Николае Гоголе, то есть о замыслах его, — отвечал он.

— Опять эти сочинители! Бедная Россия, покоя ей от них нет! — не сдержавшись, вскричал Николай Павлович. — Что он ещё натворил?

— Пока не натворил, но собирается. После комедии «Ревизор»… — начал граф, но Николай Павлович перебил его:

— Всем в ней досталось, а мне — больше всех! Надо же было так вывести наше чиновничество, хоть святых вон выноси! И взятки берут, и кумовство у них процветает, и воруют, и произвол творят — в каких только грехах не замешаны! А где же царь, куда он смотрит? Царь в этой, с позволения сказать, комедии — главный виновник всех российских бед… Но мы её поправили, разве нет? Князь Цицианов написал пьесу «Настоящий ревизор», где все чиновники-казнокрады понесли заслуженное наказание, а на их место были назначены честные неподкупные люди. Я не видел этой пьесы, но мне говорили, что публика была в восторге и устроила на премьере патриотическую манифестацию.

— …Николай Гоголь сочинил поэму «Мёртвые души» и добивается разрешения на публикацию оной, — закончил своё сообщение Бенкендорф.

— «Мёртвые души»? Что за странное название? — удивился Николай Павлович. — Как бессмертная душа может быть мёртвой?

— Это в фигуральном смысле: речь идёт об умерших, но не обозначенных таковыми в ревизских списках крестьянах, — пояснил Бенкендорф. — Некий мошенник скупает этих крестьян как живых, — сделка оформляется, разумеется, только на бумаге, — затем, по существующим правилам, он может под залог сих крестьянских душ взять деньги в Опекунском совете, и поскольку мошенник скупил немало душ, то и денег надеется получить изрядное количество.

— Боже мой! Неужели и такое у нас возможно? — поразился Николай Павлович. — Или это всё выдумки господина Гоголя?

— Нечто похожее было в Бессарабии. После присоединения её к империи вашего величества туда устремился поток беглых крестьян, и, чтобы укрыться от преследования закона, они принимали имена свободных, но умерших людей крестьянского и мещанского звания. Тамошние канцеляристы за особое от беглых вознаграждение способствовали сему возмутительному обману, так что на протяжении нескольких лет в Бессарабии, по канцелярским бумагам, не было ни единой смерти среди местного населения. Впрочем, это случилось ещё в правление вашего венценосного брата, блаженной памяти государя Александра Павловича, — сказал Бенкендорф.

— А сейчас может подобное случиться? Скажи по совести, Александр Христофорович? — император испытующе посмотрел на него, однако без своего ужасного взгляда.

— Именно в этом состоит второй пункт моего доклада, — решительно произнёс Бенкендорф. — Ваше величество, подобные случаи в России неизбежны!

— Отчего? Говори, если начал, — насупился Николай Павлович.

— Подобные случаи в России неизбежны, поскольку у нас всем заправляют чиновники; это сословие, пожалуй, является наиболее развращенным морально, — продолжал Бенкендорф. — Среди них редко встречаются порядочные люди. Хищения, подлоги, превратное толкование законов — вот их ремесло. Один из них сказал в ответ на обращённую к нему жалобу о беззаконии: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною ссылаться на них или ими оправдываться».

К несчастью, они-то и правят, и не только отдельные, наиболее крупные из них, но, в сущности, все, так как им известны тонкости бюрократической системы. Они боятся введения правосудия, точных законов и искоренения хищений; они ненавидят тех, кто преследует взяточничество, и бегут их, как сова солнца. Они систематически порицают все мероприятия правительства и образуют собою кадры недовольных; но, не смея обнаружить причины своего недовольства, выдают себя за патриотов.