Галина Зеленина - Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность

Но тот же Абулафия в других своих стихотворениях, следуя арабским жанровым канонам, воспевает вино и любовь и с экспертных позиций излагает науку страсти нежной, сравнивая мусульманских и христианских барышень в роли сексуальных партнерш и отдавая однозначное предпочтение сарацинкам:

Следует любить арабскую девушку / Даже если она не красива и не чиста, / И держаться подальше от испанской девушки / Даже если она сияет, как солнце. / В испанской девушке нет очарования, / Даже если она наденет шелк или лучшую парчу. […] / Она невежественна в деле совокупления, она не знает ничего. / Но каждая арабская девушка обладает очарованием и красотой, / Которые пленяют сердце и утоляют отчаяние. / Она выглядит так прекрасно, будто одета в золотое шитье, / Хотя на самом деле она обнажена. / В нужный момент она угождает, / Она знает все о любодеянии, / Она знаток науки страсти.

Нужно, конечно, учитывать жанровые условности, но нельзя и отрицать высокую вероятность реального опыта, стоявшего за этим поучением. Иными словами, не только судебные документы, но и лирическая поэзия свидетельствует, что любви незаконной, нарушающей границы, были покорны все три «расы» Пиренейского полуострова.

Диетарные предписания и запреты, практики отбора, готовки и приема пищи в разных культурах — один из важных маркеров культурных, конфессиональных различий, наблюдаемых и воображаемых признаков иноверцев и инородцев, способ конструирования Своего и Чужого.

В иудаизме, начиная с Библии, диетарные заповеди — законы кашрута — обеспечивали сегрегацию от иноверцев, маркировали особенность избранного народа. Постбиблейская раввинистическая традиция — Мишна и Талмуд — развили тему пищевых запретов и их роль в групповой консолидации. В Средние века, как мы увидим, строгость запретов на «чужую» еду и на использование «чужих» средств ее готовки отражала отношения с окружением: более враждебные в Ашкеназе — Германии и Северной Франции, более дружелюбные и близкие — в Италии и Сефараде — Испании. Разумеется, запреты налагались и противной стороной, прежде всего каноническим правом, и, конечно, с обеих сторон нарушались: средневековые евреи, христиане и — что актуально, прежде всего, для Пиренейского полуострова — мусульмане могли следовать диетарным законам, а могли обходить их и даже впрямую нарушать.

Тот же признак — строгость соблюдения диетарных запретов — использовался для внутригрупповой сегрегации — по этому признаку сами евреи постоянно выделяли в своей среде недостаточно благочестивых и недостаточно знающих. Так, например, в раннее Средневековье вавилонский ученый Пиркой бен Бавой, активный деятель борьбы вавилонского и палестинского центров за главенство над еврейской диаспорой, рассылавший по еврейским общинам письма с критикой палестинской академии с целью уронить ее авторитет и убедить общины следовать вавилонской традиции и посылать своих студентов и свои деньги в вавилонские академии, использовал, в частности, и диетарный аргумент. Евреи Земли Израиля, писал он, не воздерживаются от употребления в пищу животных, в чьих легких имеются спайки, которые делают их мясо некошерным, — и все потому, что «у них в руках нет ни одного закона из числа талмудических законов кошерного забоя скота». Бавой имел в виду (и, конечно, несколько грешил против истины в обоих пунктах), что евреи Земли Израиля в ситуации постоянных религиозных гонений, устраиваемых византийскими властями, утратили значительную часть традиции — в отличие от процветавших под толерантной властью персов вавилонских евреев, традицию сохранявших безупречно.

На протяжении столетий не утихали подобные упреки в адрес «чужих» евреев из других общин, галахических оппонентов или социально чуждых элементов из собственной общины — упреки в недостаточном благочестии на основании слишком легкомысленного отношения к законам кашрута. Уже на исходе Средневековья раввин Соломон Лурия, живший в Речи Посполитой, возмущался снисходительностью общества в этом вопросе, видя в ней клеймо на теле собственной общины:

А теперь я раскрою позор ашкеназов. Уж конечно, тот, кто пьет вино для возлияния на нееврейском постоялом дворе и ест рыбу, приготовленную в их посуде, и считается строго соблюдающим, если доверяет словам хозяйки постоялого двора, будто она ничего другого в этой посуде не готовила, — такой человек не вызывает никаких нареканий. Мы не расследуем его [поведение] и относимся к нему с уважением, если он богат и влиятелен.

Что за «вино для возлияния» имеет в виду Соломон Лурия? Евреям запрещено произведенное неевреями вино (а также то, которое сделали евреи, но касались неевреи) — нельзя ни пить его, ни извлекать из него выгоду, то есть продавать. Почему? Библейский закон объясняет запретность чужого вина его ритуальной нечистотой: раз оно могло использоваться иноверцами для их языческих возлияний, оно само нечисто и табуировано для еврея. Талмудический закон трактует этот запрет иначе: «из-за их дочерей», говорится в трактате Вавилонского Талмуда «Авода зара», что значит «служение чужому», то есть идолопоклонство. Имеется в виду, что нееврейское вино может привести к опьянению, а опьянение — к незаконной сексуальной связи с «их дочерями», то есть с нееврейскими женщинами.

В Средние века наблюдается тенденция к смягчению этого запрета, связанная с постепенным признанием того, что окружающие народы (то есть христиане и мусульмане) — не язычники (или, как элегантно формулирует еврейский галахический кодекс XVI века, «идолопоклонники, не занимающиеся идолопоклонством»). Вавилонские и испанские еврейские ученые, жившие в исламском окружении, признавали, что мусульмане не язычники, продолжая, однако, считать язычниками христиан. Так, глава одной из вавилонских академий Гай Гаон на рубеже X–XI веков на вопрос, что делать, если на одном корабле везли еврейское и нееврейское вино, отвечал, что не следует излишне волноваться: «ясно, что вино не связано с их [мусульманским] богослужением, и они считают его греховным, поэтому мы не должны строго подходить к этому вопросу и не должны опасаться “возлияний”». Он отмечал даже эволюцию ислама в этом отношении, объясняющую, почему мудрецы прежних поколений подходили к этому строже: раньше мусульмане не были еще очищены от язычества и совершали возлияния, а «нынче они считают того, кто пьет вино, совершающим мерзость, и нет следа вина в мусульманском богослужении […] Христине же совершают возлияния…» То же утверждал в конце XII века великий сефардский ученый Моисей Маймонид. «Исмаильтяне, — писал он, — не занимаются идолопоклонством, поэтому их вино запрещено к употреблению, но разрешено извлекать из него выгоду, христиане же идолопоклонники, и их обыкновенное вино запрещено к извлечению выгоды» (и к употреблению, разумеется, тоже).