Галина Зеленина - Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность

Смешивалась ли в жилах Пабло Альваро еврейская и готская кровь или же декларация одной из двух родословных была чисто риторической, неизвестно, но примечательно, как в традиционную дискуссию об «истинном Израиле» вмешалось соперничество двух германских народов — вестготов и франков, — хотя их представители, ведущие эту дискуссию, были по разным причинам оторваны от собственной государственности и пребывали под властью ислама в статусе зимми — «покровительствуемых», но дискриминируемых религиозных меньшинств.

Рабан Мавр преподносит свой труд «О хвалах Святому Кресту» папе Григорию IV.

Миниатюра из рукописи IX века. Австрийская национальная библиотека

Через несколько лет Бодо-Элеазар вновь упоминается в Бертинских анналах, в записи за 847 год, в роли малодостойной: он якобы занимался в Андалусии тем, что настраивал мавров против мосарабов и советовал кордовскому эмиру либо принудить последних к переходу в ислам или иудаизм, либо предать их смерти. Хронист ссылается на письмо испанских мосарабов франкскому королю Карлу Лысому, сыну Людовика Благочестивого, в котором те молили о заступничестве. Хотя в целом сюжет о притеснениях мосарабов и их надеждах на франкскую помощь представляется вполне правдоподобным, роль бывшего придворного дьякона в этих событиях, равно как и вообще его связи с мусульманскими властями более ни один источник не подтверждает.

Самое позднее упоминание Бодо (а именно его деятельности еще во франкской церкви) относится к 870-м годам и содержится в послании реймсского архиепископа Гинкмара Карлу Лысому, написанном по поводу перевода жития Дионисия Ареопагита и монастыря Сен-Дени.

В истории Бодо-Элеазара пробелов больше, чем текста, но исследователи чаще всего стремятся заполнить один пробел — реконструировать причину отступничества придворного дьякона. Источники предлагают разные версии. Пабло Альваро вменяет в вину Бодо похоть: стать евреем его якобы принудила «та, что выгнала Адама из рая <���…> и Самсона лишила очей», — и в насмешку советует своему оппоненту перейти в ислам и использовать широкие возможности полигамии. Но вряд ли Альваро угадал.

Памятуя о нежностях в стихотворении Страбона, можно было бы предположить причастность Бодо гомосексуальной клерикальной субкультуре. Но, скорее всего, и это не так: нежность Страбона либо риторическая, либо дружеская, а грехи, от которых он предостерегает своего юного друга, — вполне гетеросексуальные. Да и Бодо сам упоминает в письме к Альваро о прегрешениях юности — интимных встречах со «многими женщинами» прямо «в нашем храме» — и вообще критикует нравы франкского двора.

Довольно абсурдно звучит обвинение хрониста, автора Бертинских анналов, будто знатный придворный клирик отказался от своего блестящего положения и отправился в чужую страну «движимый алчностью». А современная научная гипотеза о том, что на отступничество Бодо повлияли известия об иудейском царстве хазар, добавившие веса иудаизму в глазах европейцев IX века, любопытна, но недостаточно аргументированна. Об иудаизме хазар впервые сообщают арабские и ивритские источники Х века и латинский источник второй половины IX века (Друтмар из Аквитании, 864 год), но нет свидетельств того, что подобные сведения достигли франкского мира еще в 830-х годах, когда они могли бы повлиять на юного Бодо.

Воздействие темных сил, упомянутое в Бертинских анналах («совращенный врагом рода человеческого») и у Амуло («соблазненный дьявольскими уверениями»), если и засчитывается за причину, то слишком общего характера. Впрочем, поскольку орудием дьявола положено быть евреям, в этих цитатах можно усмотреть свидетельство еврейской миссионерской деятельности во франкском государстве, но твердых оснований для такого вывода нет.

Сам Бодо исходной причиной своего поступка называл ветхозаветные штудии при аахенском дворе. Как сообщают Бертинские анналы, Бодо «воспринял от придворных ученых науку божественную и человеческую», то есть получил богословское и светское образование. Это вполне в духе мэтров каролингского ренессанса, возрождавших классическую ученость и в то же время жаждавших постичь hebraica veritas — истину древнееврейского текста Библии и называвших себя по античному образцу академиками, а своего императора — уже по-библейски — Новым Давидом и его двор — Новым Израилем.

Некоторая шаткость в вере, проистекающая из этих штудий или, напротив, порождающая или просто сопровождающая их, была свойственна не только молодому дьякону. В переписке с Альваро Бодо говорил, что может назвать четырнадцать человек в Аахене, придерживающихся разных религиозных взглядов.

Бодо не был одинок и в своей критике этой ситуации. Сокрушался Валафрид Страбон, сокрушался автор Бертинских анналов, а лионский архиепископ Агобард оплакивал отсутствие единства почти теми же словами, что и Бодо, лишь с иным численным показателем: у пяти мужей, сидящих рядом, говорил он, не будет общего закона. Тот же Агобард возмущался и юдофилией Людовика, слишком вольготным положением евреев в его империи и дурным влиянием, оказываемым последними на христиан. «Мой благочестивый господин, — писал он императору, — я упомянул лишь некоторые из многих случаев предательства иудеев и ущерба, наносимого христианству их приспешниками […] Совершенно необходимо, чтобы твое благочестивое попечение коснулось того, как христианская вера во многих случаях страдает от иудеев. Ибо когда они лгут простым христианам и хвастаются, что они дороги тебе в память о патриархах; что они с почестями приходят во дворец и покидают его; что самые достойные мужи жаждут их молитв и благословений и жалеют, что у них не тот же законотворец, что и у иудеев; […] когда они предъявляют эдикты, запечатанные золотыми печатями с твоим именем и содержащие слова, по нашему разумению, не истинные; когда они показывают людям женскую одежду, говоря, что она подарена их женам твоими родичами и дамами двора; когда они долго рассказывают о славе своих предков; когда им вопреки закону дозволяется строить новые синагоги, — когда все это происходит, доходит до того, что наивные христиане говорят, будто иудеи проповедуют им лучше, чем наши священники».

За эти и подобные антиеврейские инвективы Агобард заслужил славу крупного юдофоба. Но, как показывает история Бодо, его гнев не был проявлением общей теоретической позиции, а имел под собой вполне реальную основу.

Можно предложить и ровно обратное объяснение: казус апостата Бодо — выдумка церковных деятелей вестготского происхождения, каковыми были Пабло Альваро, Пруденций, автор Бертинских анналов за интересующие нас годы, и архиепископ Амуло, ученик и преемник Агобарда на лионской кафед-ре, — единственные, кто упоминает о его отступничестве (о том, что «дьякон двора отпал в иудаизм», под 838 годом сообщают и Анналы Райхенау, но указывают другое имя: Пуато). Эта выдумка могла служить пропагандистским целям — осудить излишнюю веротерпимость аахенского двора и побудить Людовика, а затем Карла Лысого действовать так, как подобает христианнейшему монарху: слушаться клириков, держать евреев в ежовых рукавицах и помогать единоверцам в других странах, читай — испанским мосарабам.