Галина Зеленина - Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность

Эта незлобивость по отношению к христианам, совершенно естественная у евреев, живших в мусульманском Багдаде или Аль-Андалусе, сохранилась и у сефардов в христианских королевствах. Так, в сефардском сборнике из ста пиютов (литургических гимнов) на 9 ава, день поста в память о разрушении первого и второго иерусалимских храмов, лишь в пяти текстах встречается мотив мести неевреям, в остальных же — в мессианский сценарий вовлечен только сам Господь и его народ. Для разных сефардских авторов — от поэта Йегуды Галеви в начале XII века до талмудиста и каббалиста Нахманида в конце XIII — очевидным представлялось грядущее обращение неевреев, а не их истребление. Даже после страшных погромов 1391 года, прокатившихся по общинам Кастилии и Арагона, в очередном сборнике из 120 пиютов, составленном уже в XV столетии, речь шла преимущественно о мессианском избавлении, несущем евреям утешение и возвращение в Сион, христиане-погромщики и их судьба практически не интересовали поэтов. Во всем сборнике слово «возмездие» и его производные встречаются лишь 13 раз — это меньше, чем во многих отдельно взятых ашкеназских пиютах, написанных по следам погромов крестоносцев.

Для понимания этих различий важно еще то, что для ашкеназов Эдом — это Рим и как церковь, и как империя, а с Х века они сами жили в Римской империи, то есть под непосредственной властью Эдома, и все свои бедствия связывали с Эдомом, поэтому им была так близка тема физической мести. Для сефардов же Эдом — это Рим как центр католицизма, а не империи, религиозный противник, а не политический притеснитель, поэтому у них преобладала, скорее, тема религиозного соперничества, достаточной победой в котором будет обращение противников в свою веру, а не их уничтожение. Согласно сефардскому сценарию, неевреи понадобятся в эсхатологические времена, чтобы засвидетельствовать победу иудаизма и Бога Израилева и поражение других религий, — точно как в концепции Блаженного Августина, только наоборот. В этой перспективе становится понятно, почему Маймонид и некоторые другие сефардские ученые и лидеры приветствовали геров: их появление и прирост называли признаком последних времен, — например, в преддверии ожидаемого в 1240 году прихода Мессии. Прозелитизм, с точки зрения сефардов, это начало мессианского избавления.

Христианская церковь ценила прозелитов еще в большей степени: добровольное крещение иудеев считалось признаком окончательной победы христианства над «ветхим законом», доказательством истинности христианского вероучения и необходимым условием для второго пришествия, которое откладывается, пока «весь Израиль» не признает Христа. Тем не менее до начала XIII века систематической и целенаправленной миссии к евреям не было — как и организованной полемики. Католические иерархи и богословы не считали ни то ни другое своей задачей, доверясь эсхатологическому прогнозу: все необходимое с иудеями произойдет в конце времен, которого к тому же ожидали в ближайшем будущем. Петр Блуаский сравнивал миссию к евреям с метанием бисера перед свиньями: Бог назначил им свое время, которое нельзя приблизить, — можно обратить разве что пару человек, но это не стоит усилий. Адам Персеньский утверждал, что миссионерство бессмысленно, так как обращение иудеев назначено на конец времен. Петр Дамиан советовал сражаться с пороками плоти, а не с иудеями, которые и так скоро будут духовно стерты с лица земли.

Но и при отсутствии заметного христианского миссионерства появлялись отступники из иудаизма в христианство — по убеждению или, по крайней мере, по своей воле, а также жертвы насильственных обращений, которые во время погрома или в иной форсмажорной ситуации предпочли не смерть за веру отцов (о них речь пойдет ниже), а жизнь и чужую веру. Откуда мы о них узнаем? Прежде всего, из дискуссий, порожденных желанием таких апостатов вернуться в иудаизм и еврейскую общину. Например, многочисленным евреям, обращенным в христианство погромщиками-крестоносцами в 1096 году, вернуться в иудаизм официально разрешил император Генрих IV, заручившись к тому же согласием папы Урбана II, проявившего удивительную мягкость в этом вопросе: как правило, церковь, осуждая насильственные крещения, тем не менее настаивала на том, чтобы их жертвы оставались в лоне церкви и не оскверняли бы своим отпадением таинства, к которым успели приобщиться.

С еврейской стороны шли не менее бурные обсуждения, как быть с апостатами, точнее, с их женами, детьми, имуществом и наследниками, а главное, как относиться к раскаявшимся отступникам, следует ли их считать евреями. Самые авторитетные раввины выступали в их защиту. Рабби Гершом Меор Га-Гола, то есть Светоч диаспоры, запрещал оскорблять раскаявшегося апостата. Рабби Шломо Ицхаки перетолковывал талмудический постулат «Израиль, даже согрешив, остается Израилем» в индивидуальном смысле, призывая в любых ситуациях считать раскаявшихся отступников полноценными евреями. Например, на вопрос: «Каково должно быть наше отношение к насильственно крещенным, которые вернулись в иудаизм? Должны ли мы воздерживаться от вина, к которому они прикасались?..» — он отвечал в своем респонсе: «Боже упаси воздерживаться от их вина и тем самым покрывать их позором. Наши мудрецы по строгости своей запрещали вино, к которому прикасался нееврей, но не запрещали вина, к которому прикасался согрешивший еврей. […] Насильственно крещенные совершили дурное деяние, потому что были на острие меча, а как только нашли возможность, поспешили вернуться в иудаизм!» Рабби Яаков Там позволял вернувшимся в иудаизм апостатам сохранить и своих брачных партнеров, если те готовы пройти гиюр. Наконец, так называемые хасидей Ашкеназ , «благочестивые Германии», группа чрезвычайно строгих моралистов XIII века, считала сам факт возвращения в еврейскую общину и ежедневную молитву достаточным покаянием. Вероятно, отношение евреев к отступникам — особенно добровольным — было довольно суровым и подозрительным, и раввины своими решениями старались его смягчить, чтобы облегчить желающим возвращение в общины, не допустить депопуляции и острых социальных конфликтов.

В редких случаях письменные свидетельства о своей перемене веры оставляли сами апостаты — в таких случаях не раскаявшиеся, конечно, а удовлетворенные сделанным выбором отступники не по принуждению, а по убеждению, готовые рассказать о своем пути к истинной вере как новым, так и бывшим единоверцам, сопровождая свой рассказ аргументами против иудаизма. Таков, например, «Диалог Петра и Моисея Иудея» Петра Альфонси, содержащий элементы автобиографии, апологии и полемики.