Бен Уилсон - Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации

С возникшими в центре грандиозными символами коммунистической власти Варшава стала напоминать дюжины городов сталинской эпохи. Но она хотела отличаться. Многие из ведущих умов в BOS принадлежали к модернистам левого крыла, которые на протяжении периода между войнами держали свой город в авангарде архитектурного радикализма. Во время темной ночи нацистской оккупации они ушли в подполье, получая там научные степени и втайне планируя новый, современный метрополис, который появится после изгнания немцев. После 1945 года они захотели, чтобы Варшава вернула свой статус в центре Европы, вновь стала космополитичным, прогрессивным городом.

В городе, ждущем восстановления, они имели большое количество власти – как и радикальные архитекторы по всей Европе. На город XIX века – с его многоэтажными жилыми домами, переулками и бульварами – они смотрели как на ужасающий хаос. И их радикальный урбанизм способствовал появлению нового городского мира, более эгалитарного и коллективного, чем что-либо существовавшее ранее. Градостроители Варшавы хотели сконструировать обширные жилые массивы на месте старомодных улиц и районов.

Глава BOS верил, что с помощью архитектуры появится «новая форма сосуществования», более демократическое, равное общество, базирующееся на принципах коллективизма. Большие жилые массивы с их зелеными пространствами, школами, поликлиниками, магазинами и общественными учреждениями помогут выплавить самодостаточные урбанистические сообщества рабочего класса. Для польских архитекторов «жизнь, работа [и] отдых сегодня, от колыбели до могилы, эволюционируют в пределах архитектуры. Хорошая архитектура постоянно обучает нас упорядоченности, логическому и последовательному мышлению, развивает воображение, без которого в принципе ничего добиться нельзя». Современный город должен быть единым набором высотных зданий в парках, офисных кварталов и парковок; его должны пересекать шоссе, и он должен быть окружен кольцевой дорогой». Если верить модернистским архитекторам Симону и Хелене Сыркус, которые спроектировали многие послевоенные жилые массивы в Варшаве, новая форма массового строительства в метрополисах дает урбанизированным рабочим доступ к базовым удовольствиям жизни: «солнцу, зелени и воздуху» [464] Marian Nowicki, Skarpa Warszawska 1 (October 1945), cited in Magdalena Mostowska, ‘Post-War Planning and Housing Policy: a modernist architect’s perspective’, European Spatial Research and Policy, 12:2 (2005), 98. .

За несколько быстро пролетевших лет урбанистическое лицо Европы радикально изменилось из-за разрушений военного времени и той волны идеализма, которая последовала за войной.Например, в Варшаве бо́льшую часть того, что не уничтожили во время восстания, разровняли бульдозерами. Районы, обозначенные как «трущобы» или «пришедшие в упадок», расчищали, а их жителей переселяли в суперсовременные строения. Во Франции тысячи grands ensembles – больших многоквартирных домов из блочного железобетона – были построены на окраинах городов. В Британии объявили войну «уродливому, искажающему зеркалу человечества», столь очевидному в районах рабочего класса в центре, и «посредственности и хаосу XIX и XX веков». Все ради порядка, эффективности, простора и самодостаточности урбанистических сообществ, что было воплощено в новых многоэтажных зданиях из бетона, новых массивах и новых городках, созданных за пределами мегаполисов. Происходящее выглядело революцией, провоцировало воодушевление и оптимизм после самого темного часа истории человечества. Конец 1940-х и 1950-е отмечены тем, что города проходили через процесс быстрой радикальной перестройки, при которой некоторые избранные районы сохранялись как наследие, в то время как другие исторические кварталы и здания сносились во имя прогресса.Согласно бельгийскому социалисту-архитектору Ренаату Брэму, «это будет тотальная война, где урбанизм станет оружием, которое позволит создать освобождающую живую основу». Для градостроителей вроде Брэма тотальная война 1939–1945 годов расчистила дорогу «тотальной архитектуре», которая используется как средство реорганизации общества на рациональных, научных принципах [465] Mostowska, 97. .

Варшава – город-феникс, возродившийся из пепла неумолимой деструкции. Несомненно, осталась зияющая дыра в культуре города и городах по всей Европе. Еврейская община, составлявшая треть населения Варшавы, просто исчезла. До войны там насчитывалось около 400 тысяч евреев, после нее в город вернулись всего около пяти тысяч. Вред такого рода невозможно поправить.

История Варшавы также открывает нам кое-что еще – столица Польши обязана выживанию исключительно силе духа своих жителей, тех, кто сопротивлялся, и тех, кто вернулся, чтобы восстановить город. Горожане по всему миру показали эту разновидность решительности в различных обстоятельствах. Но, увы, полякам пришлось после войны вновь столкнуться с чужой волей, наложившей тяжелую руку и на городской ландшафт. Варшавяне хотели вернуть старый, знакомый город их улиц, переулков и зданий, но они получили сталинскую монументальность, однообразные жилые массивы из бетона.

Удивительный контраст между уютными улочками Старого города и суровыми новыми районами бросался в глаза, обозначал, что Польша застряла между Европой и СССР. Это был также чрезмерно выпяченный пример того, что происходило по всему миру. В Германии, Британии и повсюду возникло реальное напряжение между желанием людей вернуться в знакомую городскую среду и концепциями властей по поводу того, каким должен быть современный город в прекрасном новом мире после войны. Отстраненное восприятие из настоящего момента позволяет увидеть, что однообразие и универсализм модернистской архитектуры и ее яростное желание радикально изменить общество было на самом деле атакой на саму идею города и на урбанизм: стремление к порядку, что объявляет войну хаосу, непредсказуемости и индивидуализму, присущим городской жизни.

В Токио, по контрасту, традиции местного самоуправления и опоры на свои силы привели к тому, что реконструкцию в значительной степени оставили в руках людей. Бо́льшая часть нововведений в жилых районах была осуществлена домохозяевами; они использовали традиционные строительные методы, традиционную архитектуру и привлекали местных архитекторов. Лишенное плана, постепенное изменение и восстановление Токио заложило основания для подъема города из руин к статусу одного из величайших метрополисов мира второй половины ХХ века. Неформальные поселения и плотно заселенные хибары, созданные на месте руин, стали фундаментом урбанистического роста, и они обеспечили Токио его опьяняюще плотный, индивидуальный урбанистический облик. Это резко контрастирует с городами по всему миру – в особенности (хотя и не только) с Варшавой, где авторитаризм и патернализм лишили индивидуумов и городские микросоциумы всякой роли в определении будущего их среды обитания [466] André Sorensen, The Making of Urban Japan: cities and planning from Edo to the twenty-first century (Abingdon, 2002), p. 149; C. Hein, J. Diefendorf and I. Yorifusa (eds.), Rebuilding Japan After 1945 (NY, 2003); Matias Echanove, ‘The Tokyo Model: incremental urban development in the post-war city’ (2015), http://www.urbanlab.org/TheTokyoModel-Echanove.02.2015.pdf. .