Владимир Бутенко - Честь дороже славы

– Оно уже подготовлено, – сообщил седобородый кадиаскер.

Девлет-Гирей, стянув с рук шерстяные рукавицы, повелительно махнул рукой. Тот, отставив руку с листом бумаги, стал читать суровым тоном, точно бы приговор:

– Светлейший князь! Двор Порты оттоманской и двор российский заключили между собою вечный мир, который со стороны крымской области нимало не нарушен и его всегда свято почитаем, но вы в противность оного, с толикою армиею в Перекоп прибыли и далее внутрь фамилии здешнего народа приближаетесь, чем крымскую область привели в великий страх.

– Надо ли так писать? – засомневался Девлет-Гирей, искривив губы.

– Это официальный документ, – пояснил брат-калга, Шабаз-Гирей. – Пусть знает, что вызывает у народа чувства неприятные.

Приняв молчание хана за согласие, верховный судья продолжил:

– Правда, что вы оный трактат также почитаете, однако ежели вы хотите договариваться с вашими приятелями, то, не вступая внутрь фамилии здешнего народа, остановитесь в Перекопе, откуда и чините с нами договоры, чего ради и письмо сие, для изъяснения написав, к вашему сиятельству посылаем.

Девлет-Гирей велел срочно отправить гонца к Прозоровскому. Вечером в свои покои он пригласил брата-калгу и перекопского каймакана. Вызов ширинских и мансурских мурз больно задел его самолюбие. Действовать самим, а не ждать, пока жалкая чернь сподобится взять в руки оружие, вынуждали обстоятельства.

– То, что люди неблагодарны, истина стара, – с презрением проговорил хан. – Слава Аллаху, что теперь мне известно, кто подлинные друзья. Их не так много. Год уходит. Уже декабрь. Поэтому, брат мой Шабаз, мы должны сами собирать войско, ездить по городам и селениям, встречаться с правоверными. Только убеждениями можно их привлечь к себе! И ежели наши посланники проворно доберутся до Константинополя, султан, чаю, не оставит нас один на один с общим врагом!

– На море сильное волнение. Да спасет Аллах наши суда! – ответил Шабаз-Гирей и вздохнул: – Сколько бы мы ни собирали людей, силы будут неравны. И если нас предадут и другие мурзы, мы должны покинуть Крым.

Хан испытующе посмотрел брату в глаза.

– Не опережай событий. Ишак со вьюком должен идти сзади… Завтра мы отправимся с тобой в Ак-Мечеть, затем в Кезлев и в горные селения… А за старшего здесь останешься ты, Ор-бей султан. У Прозоровского нет формального повода воевать против нас. Он явился сюда только для того, чтобы поддержать предателя Шагина. А вторая причина – Кабарда. Екатерина самовольно забирает принадлежащую нам территорию. Карасубазарский трактат, навязанный Сагиб-Гирею, мною отменен. Кабарда была и будет частью Крымского ханства, ибо она связана с нами вассальскими отношениями со времен Золотой Орды. Россия никогда не покорит Кавказ, принявший ислам. Мы поднимем знамя борьбы против неверных, и они отступятся! Поэтому необходимо направить наших посланников к кабардинцам и другим народам, чтобы они усилили военные действия против русских. Если загорится Кавказ, кафиры убегут оттуда, как жалкие шакалы. Тогда и султану Порты станет легче противостоять русским завоевателям. Поверьте, братья мои, мы сокрушим эту сумасшедшую русскую немку!

К вечеру метель унялась, и Девлет-Гирей в окружении охранников сделал конную прогулку по заснеженному лесу. Дважды стрелял он из ружья в зайцев, и оба раза удачно. Затем уложил косулю. Морозец и везение, сопутствующее ему в этот день, вернули бодрость духа. Возвращаясь домой, он размышлял о странной несправедливости, преследующей людей. Вот он, хан по крови, много воевал, рисковал жизнью ради того, чтобы взойти на престол и превратить Крым в могучую страну. Но его великий замысел погряз в междоусобных драчках и склоках татарских и ногайских мурз, в грызне невежественных и алчных дикарей. И стоит ли ради них лишаться жизни? Ради людишек, отвергших его при первой угрозе? У него в Бахчисарае есть жены и мальчики, и не лучше ли будет продолжать свой век на другой, более благодатной земле? Золота и левков хватит на долгие годы. Он попытается дать русским еще один бой! А в случае неуспеха с помощью Аллаха переберется в Константинополь…

Сон был беспокоен и странен. Будто бы подошел он к покоям «любимой голубушки», а из-за закрытой двери доносятся смех и нежные восклицания. Обезумевший от ревности, он стал выламывать дверь ударами сапог, схватился за ручку и – она вдруг оторвалась. С жутким ускорением полетел он вниз, по лестнице, переворачиваясь и ушибаясь, крича в пустое пространство…

Потемкин проснулся с головной болью. В его опочивальне, жарко натопленной с вечера, пахло морозной свежестью. В щель между бархатными портьерами прорезывался лунный свет, и он, проследив его траекторию, увидел на спинке кресла тонкий луч, похожий на лезвие кинжала. И вспомнил невольно, что днями вместо заболевшего князя Прозоровского в командование Крымским корпусом вступит его другой боевой сослуживец – Александр Суворов. И начнется наступление на Бахчисарай ногайско-абазинского отряда Шагин-Гирея. Январская стужа, конечно, не лучшее время для боевых действий, но медлить было недопустимо. Сместить ставленника Турции с ханского престола следует до того, как султан замирится с Ираном…

Не любя бодрствовать в постели, Потемкин поднялся, несмотря на предутреннее время, зажег от пламьица ночника-кенкеты свечу и перенес огонь на канделябр, стоящий на рабочем столе. В каждом его кабинете имелись столы, оснащенные письменными принадлежностями. Со вчерашнего дня остались непросмотренные бумаги. Он придвинул кресло, удобно устроился в нем и взял сафьяновую папку. Из штаба фельдмаршала Румянцева поступили рапорты уже за нынешний год, в котором сошлись три семерки. Он задержал взгляд на календаре. «Действительно, необычное сочетание. 1777. Что он принесет? Не разочтешь по дням и не угадаешь. Даст Христос, будем здоровы, и не коснутся лишения Отчизны нашей».

И Рождество, и святки пролетели стремительно, и начавшийся разлад в отношениях с тайной супругой Екатериной становился ощутимым. Григорий Александрович откинулся на спинку кресла и, прикрыв глаза, стал вспоминать о недавнем времени, когда теплота и искренность были между ними, несмотря на случайные размолвки. Он был не только ее рабом и любовником, но и соправителем Державы. Об этом государыня прямо никогда не говаривала, хотя без его совета не принимала важных решений. Да и в письмах и записочках своих уверяла до мая прошлого года, что верна ему и любит. Однако он знал достоверно, что ложе царицы вместе с ним делит ее новый секретарь Завадовский.

– Сам ты, Григорий Александрович, наивный и слепой глупец! – вслух попенял себе Потемкин. – Не ты ли, со слов Румянцева, рекомендовал этого учтивого и услужливого полковника императрице? Не ты ли покровительствовал ему и усадил за один стол с придворными? А теперь вкушай, милостивый государь, плоды от рук своих!