Владимир Бутенко - Честь дороже славы

Леонтий сосредоточенно подумал, собираясь с мыслями.

– Прошел, стало быть, великий праздник замирения с турками, – начал он, улыбнувшись. – И дождались мы дня, когда полковнику Орлову приказал главнокомандующий Потемкин возвратиться на Дон и набрать новую команду. Уехал наш командир, а вместо себя назначил есаула Баранова. Уже осень в середине, гуси в небе кугычат, и снежок припорашивает, а мы все в казармах. Одно и знаем, что коней чистим-блистим да фигуральные проездки совершаем. Мне тогда передали из войсковой канцелярии, что ты вернулась домой, да еще с малым сынишкой. Душа обрадовалась и невмочь разболелась. Хотел сбежать от муштры дурацкой.

– А этот самый Потемкин, он каков обличьем? – вставила Мерджан, пока муж поправлял чадящий в светце фитилек.

– Ростом великан! Белые штаны с черными сапогами носит и мундир с лентами и орденами. А лицом приятный, розовощекий, только вот один глаз у него как будто порченый. В аккурат перед тем праздником, на смотру, он проезжал вдоль строя и супротив меня придержал своего меринка – глаз не оторвешь, такой конь! И глядит на меня в припор, пучит глаз. А второй, как ледышка, в сторону косит. Спрашивает, кто я есть и служил ли в турецкую. Так точно, мол, служил в полку Платова. Матвея Ивановича добром помянул. Похвалил, как мы на Калалы с крымчаками и турками бились. Ну, и пообещал мне поощрение сделать.

– Это жетон серебряный, что в шкатулке?

– Он и есть к годовщине победы над турками. Я когда в караулах стоял или не спалось, об этом генерале думал и пришел к тому, что все его почитают и притом боятся. Стало быть, силу духа такую имеет. А, гутарят, службу начинал вахмистром в Преображенском полку. И до какой высоты досягнул!

– Погоди, он разве не из благородных? – удивилась жена. – Из простого рода?

– Это у вас там всякие мурзы, роды и беи, а у нас даже простолюдин во дворец царский вхож. Сказывал мне повар в Коломенском, что главный ученый на Руси был из архангельских купцов. Фамилия у него чудная: Ломоносов. Так этот самый мужичок за пояс заткнул французов и пруссаков. Правда, зараз он помер. Вот и я хочу к наукам притянуться. В Москве будучи, читал. И Библию, и книгу про военное дело.

– Меня читать по-русски мама научила. Ты бы попросил у родственника нового, у супруга Марфуши, книжечку. Вот и будем читать вслух!

Леонтий вздохнул. Он до сих пор не мог забыть обиды, затаившейся на сестру и мать, сыгравших свадьбу в его отсутствие. Не за красавца Касьяна пошла его сеструшка, а за овдовевшего полковника Стрехова. Игнат Алексеевич, нечего сказать, был офицер храбрый и почтенный, но возрастом превосходил невесту вдвое! Дочь у него, калечка, была старше Марфуши. И когда приехал Леонтий из Москвы, долго она не шла в родительский курень, избегая объяснения с братом. Он-то знал, что любила она своего бывшего синеглазого ухажера. Но когда встреча всё же состоялась и увидел Леонтий родное лицо сестры, с повинной хмурью в глазах, не стал ожесточаться. И слова Марфуши, что супруг ее человек хороший и непридирчивый, принял на веру. Родная кровь все пересилила…

– Вот придет сестрица, сама ей и напомни, – отозвался Леонтий и, помолчав, продолжил: – В декабре, стало быть, поднимают нас по тревоге. Велено от Потемкина сниматься, грузить на подводы пожитки, седлать лошадей и скорым маршем двигаться в Калугу. За два дня добрались. А там есаул разбил нас на четыре эстафеты. Одни – в деревушке Алешне, следом – в сельце Титове, меня со взводом – в Посошках, а сам Баранов с оставшимися – в Калуге. Оповестили нас, что держит государыня путь на юг. А мы, донцы, должны ее поезд партиями встречать, брать под конвой и передавать по эстафетам. Целую ночь на холодюке прождали. Утром фельдъегеря промчались, за ними курьеры и военные. Вплели мы в гривы ленты, зеленые мундиры нарядили. И вот кареты подъезжают. Четвериком и пятериком запряжены, а конечки откормленные, ходкие. Подскочил ко мне полковник пучеглазый, расставил нас по обе стороны дороги. Насчитал я ажник двенадцать карет, а в какой государыня – неведомо. Тут полковник еще сильней таращит глаза и показывает на раскрасивую карету с гербом. Взяли ее мои казаки под конвой. Ну и я с правой стороны. Вдруг замечаю, поезд сбавляет ход. Останавливается царская карета, сама Екатерина дверку откидывает и по ступеньке спускается. Я ее сразу угадал! В Кремле запомнил. Только теперь была она в соболиной шубенке, а волосы гладко зачесаны. Обликом такая же, величавая, – у меня аж дух заняло! Айдан мой будто почуял чтой-то и давай с ноги на ногу перепадать, как учили в Коломенском на выездке. Тут царица и поворачивается. И, поверишь ли, идет ко мне. Что делать? Слазить на землю аль нет? Слезу – конь мой станет, не удостою чести императрицу. Когда оборачивается она к прислуге и что-то приказывает. Потом и ко мне обращается: «Ты казак?» Я, как требовали в команде, во всю грудь гаркнул: «Точно так, Ваше Императорское Величество! Сотник Войска Донского Ремезов». «Сдается мне, где-то я тебя видела», – говорит она и прищуривается. Меня как варом обдало. Молчу, и она молчит, припоминает. Подносит ей слуга корзинку с яблоками. И Ее Императорское Величество, нисколько не страшась, подступает к моему буйному конику и подает угощенье. И шельмец мой перестает плясать, опускает голову, как вроде благодарит, и берет яблоко в аккурат губами, чтоб ручку царскую не повредить. «Хорош конь, умом быстр, – хвалит государыня и снова антоновку подает, а гривач мой знай себе уплетает. – Бывал в бою?» – «Точно так! В бою его и добыл. Я на нем зайца догоняю…» Тут она голову поднимает и восклицает так, что я обомлел. «Узнала я тебя, голубчика! Это ты едва-едва мою карету не опрокинул, когда я летом из Царицына ехала? Дикарь! Ты, ты…» Я смекнул, что сдуру проболтался. Деваться некуда. «Было такое, Ваше Императорское Величество. Гонял я косых по лесу. Без того конь силу в ногах теряет. Извольте помиловать, не умысла ради было сие…» Она покачала головой и улыбнулась. «Женат? Детишек завел?» – «Обзавелся и женой, и сыном». – «Скучаешь небось?» – «Дюже скучаю. Год в разлуке». – «Ты в любовных делах усердствуй. Пусть молодка побольше рожает детей казацких, воинов наших». – «Рад стараться, Ваше Императорское Величество!» Тут она с пустой корзинкой отошла, придворные засуетились. И поезд царский дале тронулся. В Калуге принял эстафету есаул. Получили мы благодарность за службу, а на другой день двинулись маршем до Тулы. Там встрелись со сменщиками, с Дона прибывшими. Передали им скарб и кафтаны зеленые. И погнали лошадей на родину. Летел я домой, души не чая.

– А как я тебя ждала! Гадала, что скажешь, когда сыночка увидишь…

– Да что говорить! И родила ты его, сладушка, и выстрадала сколь… Кабы не утаила тогда, ничего бы не было. Ну, зараз Зухра эта вместо тебя в кибитках скитается, – проговорил Леонтий с недоброй усмешкой. – Навек из Черкасска выслали!