Владимир Бутенко - Честь дороже славы

Шульц слушал с некоторым недоверием, щуря свои темные выразительные глаза.

– Да, возможно, я ошибаюсь, – поправился Штрандман. – Но как объяснить приказ главнокомандующего, данный неделю назад? Моему полку было велено покинуть прежние позиции и расположиться в двух верстах от Павловской крепости с южной стороны. Места отвели нам крайне мало, лагерь растянулся. Впритык к нему, и в переднем, и в заднем фасе, стояли казаки, а мои мушкетерские роты были поставлены на флангах обоих фасов. Получился параллелограмм! Такой приказ мог дать только невежественный офицер.

– Я думаю, это недоразумение исправимо. В секретном письме государыня остерегает от излишнего кровопролития.

– Но в нем она и указывает, что пора наказать дерзость кабардинцев.

Шульц развел руками. Определенного ответа у него не нашлось. Каждый понимал наставления Екатерины по-своему.

Несмотря на военное положение, крепости жили своей обыденной жизнью. Под охраной сродников волжские казаки ездили на молотьбу хлеба в Наурскую станицу, пасли днем лошадей в выжженной солнцем степи поблизости от фронта лагеря, рыли рвы и метлами зашибали саранчу, уничтожающую остатки травы. Сено заготавливали за пятнадцать верст, но его не хватало. Кони донельзя похудели и ослабли. Во вьючном гурте начался падеж.

На исходе августа, при переправе через Куму близ Георгиевской крепости, большой транспорт с провиантом из пятисот фур, который от самого Царицына прикрывал горский егерский батальон под командованием подполковника Великопольского, был атакован войском кабардинцев. В затяжном, ожесточенном бою они потеряли более ста воинов убитыми и ранеными, причинив урон русским значительно меньше. И на этот раз хищникам поживиться не удалось. Обоз благополучно прибыл в Павловскую цитадель.

В царском дворце – переполох. Фаворит получил отставку. В это поверить было невозможно, как и в то, что земля может взлететь на небо. Давно уж замечало окружение императрицы флирт ее баловня, «милого Ванечки», с графиней Брюс, но кто бы решился намекнуть об этом?

Тем не менее изгнание Корсакова и статс-дамы совершилось скоропалительно. И вскоре по столице поползла веселенькая сплетня. Якобы Екатерина Алексеевна неожиданно и тайком пожаловала к своему златовласому «Пирру». Вот вошла она в покои фаворита, услышав стоны, быстро отворила в спальню дверь. И что же за нею? А увидела она собственными глазами сцену преразвратную: Ванечка в голотелесном виде лобзал не кого-нибудь, а Прасковью Брюсшу, вернейшую подругу, раздетую донага. И будто бы виновницей сего казуса была фрейлина, одна из племянниц Потемкина, смело доложившая своей покровительнице о вероломстве избранника.

Основания, действительно, имелись, чтобы в это поверить. Однако всё было гораздо прозаичней. Фаворит Корсаков, малообразованный и тщеславный вертопрах, потерял под ногами почву. В дурмане похвал и успеха у женщин он забыл, кому обязан положением при дворе. И, часто навещая клан Орловых, приклонился к нему. И в самозабвенном порыве преданности брякнул во всеуслышание, что Потемкин – общий враг.

Об этом донесли императрице. Больше Корсаков не был к ней допущен. А прощальное назидание от любовницы получил довольно резкое. Зато Потемкину написала Екатерина почти в тот же день письмо столь ласковое:

«Слышу я, батинька, что ты живешь в лагере. Весьма опасаюсь, что простудишься. Пожалуй к нам в покой; каков ни есть – суше и теплее, нежели в палатке. Мне кажется, год, как тебя не видала. Ау, ау, сокол мой дорогой. Позволь себя вабить [40] Вабить ( устар. ) – приласкать, приручить. . Давно и долго ты очень на отлете».

Едва затрагивалась честь «венчаного мужа», Екатерина Алексеевна обращала свое сердце в камень. Впрочем, расставаясь, пожаловала «Ванечке» дом в столице на Дворцовой набережной, имение в Могилевской губернии, 6000 душ крестьян, 200 000 рублей и еще драгоценностей на 400 000 рублей…

Кавказ далеко от столицы.

За день строительной работы на линии солдат получал 5 копеек. А обещанные подъемные в размере 20 рублей семьям хоперских казаков вообще не выплатили. В крепостях не хватало хлеба, пороха, медикаментов. От бескормицы и сапа гибли лошади. Видимо, в течение двух месяцев влюбленной императрице недосуг было доподлинно разузнать, каково положение Астраханского корпуса.

Главнокомандующий Якоби собрал по приезде в Павловскую крепость генерал-майора Фабрициана своих командиров. Сентябрь истекал, близилось ненастье, и требовалось без промедления предпринимать меры к беспрестанно нападавшим кабардинцам.

– Господа! Я должен объясниться, – начал Якоби, высокомерно оглядывая сидевших за длинным столом офицеров. – Некоторые из вас хотя и витиевато, но недвусмысленно упрекают меня в бездействии. Наипаче того, в трусости! Желаю напомнить, что недаром служу Отечеству и окупил на бранном поле воинское звание и почести от царицы.

Иван Варфоломеевич по-стариковски крякнул, сдерживая волнение.

– Так вот, любезные господа! Я твердо следую ордеру императрицы, присланному князем Потемкиным. В нем ясным духом сказано, чтобы военных операций супротив кабардинцев мы не предпринимали. В России устоялся мир. И нарушать его государыней не дозволяется!

Штрандман искоса посмотрел на сослуживцев. Полковники Ладыженский, Шульц, подполковники Великопольский и Ток сидели в напряженных позах, с хмурыми лицами. Это объяснение они слышали уже не впервые. С каждым днем хищники являли все больше дерзости, убивая солдат и казаков на кордонах, грабя подводы с рожью и просом, отрезая сообщение между крепостями. Лишь казачий полковник Савельев браво держал голову кверху.

– Ваше превосходительство, – обратился Фабрициан ровным и четким голосом. – За эти дни уже пять раз солдаты становились под ружье. Нападению подверглись пикеты. Злоумышленники подожгли заречный луг и траву перед фронтом крепости. Мне доложили господа офицеры, что негде стало заготавливать сено. А варвары огромными толпами скапливаются на курганах, в двух верстах от наших позиций.

– Они завсегда так, – вполголоса бросил Савельев, не без досады подумав про себя, что за столом все, кроме него и Ладыженского, сущие пруссаки.

– Мы поставлены перед выбором, – жестче сказал Фабрициан. – Либо далее мучить наших солдат, рискуя их и собственными животами, либо разбить и отогнать прочь разбойников.

Новоприбывшему генералу было всего за сорок. Светловолосый, с большими залысинами, он выглядел старше своих лет. За свою бурную службу, опаленную и Семилетней войной, и русско-турецкой, Федор Иванович был четырежды тяжело ранен, стал кавалером ордена Святой Анны. И ничуть не утратил прежней храбрости и особого, заботливого отношения к подчиненным.