Сергей Нечаев - Маркиз де Сад. Великий распутник, скандальный романист или мечтатель-вольнодумец?

18 фрюктидора (4 сентября 1797 года) стремившийся к верховной власти в стране Баррас, опираясь на десять тысяч штыков генерала Ожеро, командовавшего войсками в Париже, разогнал Совет Старейшин и Совет Пятисот, приказал арестовать большинство их депутатов, а заодно и своих противников в Директории – Карно и Бартелеми. Бартелеми был схвачен и отправлен в ссылку, а Карно воспользовался случаем и, выпрыгнув из окна своей квартиры, тайно бежал в Женеву.

Солдаты Ожеро действовали решительно и четко: за несколько часов были аннулированы результатов выборов в 49 департаментах, 177 депутатов отстранено от выполнения своих обязанностей, закрыты 42 оппозиционные газеты. Баррас торжествовал. На два освободившихся места в Директорию были избраны новые директора – ничего особо собой не представлявшие Франсуа де Нефшато и Антуан Мерлен.

Фактически это был государственный переворот, после которого Баррас расслабился, окружив себя самыми прославленными куртизанками своего времени. Одной из них была Тереза Тальенн, а другой – Жозефина, вдова казненного генерала де Богарне.

А генерал Наполеон Бонапарт, который очень скоро свергнет Барраса, в 1796 году был отправлен в Италию, где он принялся одерживать победу за победой, а потом – в Египет, где его армия в конечном итоге потерпела поражение под Сен-Жан-д’Акром.

Но господину де Саду в это время было не до Барраса и не до Наполеона. Он был разорен и тщетно пытался найти хоть какой-то источник доходов. В результате 13 октября 1796 года он продал свой замок Лакост (точнее то, что от него осталось) народному избраннику Жозефу-Станисласу Роверу.

Развалины замка Лакост и памятник маркизу де Саду работы японского скульптора Ясуо Мидзуи

Этот человек был политиком нового режима. Он родился неподалеку, в Бонье, и неплохо нажился на Революции. За Лакост он заплатил де Саду 58 400 ливров, и после этого главная забота последнего заключалась в том, чтобы его кредиторы, включая и Рене-Пелажи, не успели наложить руки на вырученные деньги. Для того, чтобы избежать этого, он поспешно вложил эту сумму в другую собственность близ Парижа – в Мальмезоне и Гранвилльере. Но денег не хватило для завершения покупки, и долг маркиза возрос еще на несколько тысяч франков.

В итоге ситуация сложилась просто катастрофическая: одной Рене-Пелажи он был должен порядка 160 000 франков, а возвращать долги ему было не из чего.

Финансовая пропасть была такова, что наш герой не мог даже оплатить счет в парижской таверне, где он постоянно обедал. Ее хозяин даже вынужден был подать на него в суд за долги.

Соответственно, над владениями маркиза в Сомане и Ма-зане нависла угроза конфискации.

Чтобы хоть как-то «залатать» финансовые дыры, де Сад принимал участие в театральных представлениях в Версале, зарабатывая по сорок су в день. При этом жить он был вынужден на каком-то чердаке – вместе с Констанцией Кенэ и ее сыном Шарлем.

Примерно в это время он писал:

«Я кормлю и воспитываю ребенка, что, по сути дела, является лишь незначительной расплатой за труды, заботы и затраты, которые взяла на себя его несчастная мать, ведь она, несмотря на ужасную погоду, каждый день обегает заимодателей <���…> с тем, чтобы их успокоить. <���…> Поистине, эта женщина – настоящий ангел, ниспосланный мне самим небом».

Он писал письма депутатам, предпринимал попытки «предложить свои таланты Республике и делать это от всего сердца». Но его пьесы по-прежнему отвергали, и денег от этого не прибавлялось.

В 1797 году вышел в свет роман маркиза де Сада «Новая Жюстина, или Несчастья добродетели». В отличие от аналогичного романа 1791 года, этот был существенно расширен и дополнен. Он содержал уже не два, а четыре тома, и его украшали уже сорок гравюр эротического содержания.

Писатель и журналист Жюль Жанен охарактеризовал этот роман так:

«Перед нами сплошные окровавленные трупы, дети, вырванные из рук своих матерей, молодые женщины, которых душат в конце оргии, кубки, наполненные кровью и вином, неслыханные пытки. Кипят котлы, с людей сдирают дымящуюся кожу, раздаются крики, ругательства, богохульства, люди вырывают друг у друга из груди сердце – и все это на каждой странице, в каждой строчке, везде. О, какой это неутомимый негодяй! В своей первой книге он показывает нам бедную девушку, затравленную, потерянную, осыпаемую градом побоев, какие-то чудовища волокут ее из подземелья в подземелье, с кладбища на кладбище, она изнемогает от ударов, она разбита, истерзана до смерти, обесчещена, раздавлена. <���…> Когда автор исчерпал все преступления, когда он обессилел от инцестов и гнусностей, когда он, измученный, едва переводит дух на груде трупов заколотых и изнасилованных им людей, когда не осталось ни одной церкви, не оскверненной им, ни одного ребенка, которого он не умертвил бы в приступе ярости, ни одной нравственной мысли, не вымаранной в нечистотах его суждений и слов, этот человек, наконец, останавливается, он глядит на себя, он улыбается себе, но ему не страшно. Напротив…»

Говоря о «первой книге», Жюль Жанен имел в виду роман «Жюстина». По его мнению, «Новая Жюстина» – это было что-то гораздо более отвратительное.

Эссеист Морис Бланшо пишет об этой книге так:

«Это монументальное творение, разросшееся в процессе нескольких авторских переизданий – работа едва ли не бесконечная, почти четыре тысячи страниц – сразу же ужаснуло всех. <���…> Пожалуй, ни в какой литературе никакой эпохи не было столь скандального произведения, никто другой не ранил глубже чувства и мысли людей. Кто даже и сегодня осмелится поспорить в разнузданности с Садом? Да, мы вправе заявить, что имеем дело с самым скандальным из когда-либо созданных литературных произведений».

В свою очередь, философ, социолог, теоретик искусства и писатель Жорж Батай называет новый роман маркиза де Сада «преднамеренной провокацией». Он тоже уверен, что «вряд ли есть чувства, вплоть до омерзения и наивного удивления, которые не возникали бы в ответ на это…»

В самом деле, нормальные люди вряд ли способны оценить «творение» маркиза де Сада как-то иначе. Очевидно, что нормальный человек – это понятие относительное, а само понятие нормы – это одно из фундаментальных понятий в психологии. И тут можно до бесконечности рассуждать о том, что одно и то же может быть «нормальным» с одной точки зрения и «ненормальным» – с другой. В связи с этим Жорж Батай рассуждает следующим образом:

«Было бы неправильно приписывать чувство омерзения ограниченности Жюля Жанена или тех, кто разделяет его оценку. Эта ограниченность задана самим порядком вещей; людям вообще свойственны ограниченность, убогость и чувство грозящей им опасности. Образ Сада, конечно же, не может быть с одобрением принят людьми, движимыми нуждой и страхом. Симпатии и страхи (надо добавить – и малодушие), определяющие повседневное поведение людей, диаметрально противоположны страстям…»