Сергей Нечаев - Маркиз де Сад. Великий распутник, скандальный романист или мечтатель-вольнодумец?

Он же подчеркивает, что маркиз де Сад своим новым текстом явно «бравировал». Более того, «он противопоставлял себя не столько глупцам и лицемерам, сколько честному человеку, человеку нормальному, в каком-то смысле он противопоставлял себя людям, каковыми являемся мы все. Он скорее хотел бросить вызов, чем убедить. И мы не поймем его, если не увидим, что он довел свой вызов до крайнего возможного предела, до такой степени, что истина едва не оказалась опровергнутой. Однако его вызов был бы лишен смысла, не имел бы никакой ценности и последствий, если бы он не был безграничной ложью и если бы представления, на которые он обрушился, не являлись незыблемыми».

Если это так, то маркиз де Сад «добравировался». Дело в том, что его новый роман вышел в тот момент, когда во Франции к власти пришла Директория, которую в скором времени сверг амбициозный генерал Наполеон Бонапарт. Об этом мы еще поговорим подробнее, а пока ограничимся тем, что заметим: наконец-то кровавая неразбериха Свободы, Равенства и Братства начала отходить на задний план, уступая место закону и порядку. Да, это были лишь первые шаги в направлении к авторитарной власти, которая утвердится, когда Директория уступит место режиму Консульства, а затем и Империи. Но не учитывать подобные изменения было нельзя, а маркиз де Сад, не уловив новых тенденций, пять экземпляров своего романа отправил в подарок членам Директории, в порыве щедрости сделав роскошные переплеты. Естественно, в конечном итоге дошла книга и до Наполеона. И очень скоро мы поймем, что «щедрость» маркиза оказалась больше похожей на безрассудный поступок. Ведь до нового крутого поворота в истории Франции было уже совсем близко…

Бунт в принципе не способствует расцвету литературы. На первый взгляд, Французская революция не была отмечена богатой литературой. Есть, правда, выдающееся исключение, но оно касается мало известной личности (которая при жизни грелась в лучах дурной, но славы). Исключительный случай Сада ничуть не противоречит этому правилу, наоборот, скорее подтверждает его.

Жорж БАТАЙ, французский философ, теоретик искусства и писатель

А тем временем события во Франции начали разворачиваться с калейдоскопической быстротой. Напомним, после революции 1789 года власть в стране перешла к Национальному собранию. Затем, в 1792 году, в Париже вспыхнуло восстание и Законодательное собрание постановило отрешить короля от власти. Для решения вопроса о будущем устройстве Франции было решено созвать чрезвычайное собрание под названием Национальный конвент.

Писатель Виктор Гюго характеризовал Конвент так:

«Бок о бок с людьми, одержимыми страстью, сидели люди, одержимые мечтой. Утопия была представлена здесь во всех своих разветвлениях: утопия воинствующая, признающая эшафот, и утопия наивная, отвергающая смертную казнь. <���…> Одни думали только о войне, другие думали только о мире».

Конвент сосредоточил в себе все ветви власти: и исполнительную, и законодательную, и судебную. Фактически, он правил государством, как абсолютный монарх. Первым делом он объявил Францию Республикой (Людовик XVI при этом был обезглавлен).

Это событие произвело страшное впечатление на всю Европе. Против французской революции образовалась громадная коалиция государств, поставивших своей целью восстановить во Франции монархию и прежние порядки. Начались бесконечные революционные войны по всем направлениям: на севере, на востоке, на юге.

Внешняя опасность осложнялась и гражданской войной внутри страны: в Вандее против Конвента вспыхнуло большое народное восстание под предводительством священников и дворян.

Для спасения Отечества Конвент дал новый толчок системе террора. Исполнительная власть с самыми неограниченными полномочиями была вручена Комитету Общественного Спасения. Главным орудием террора сделался революционный суд, который решал дела быстро и без формальностей, приговаривая к смертной казни на гильотине часто на основании одних лишь подозрений. По сути, хозяевами положения во Франции сделались якобинские террористы с Максимилианом Робеспьером во главе.

В 1793 году в стране была принята новая конституция, закрепившая власть якобинцев. Христианский календарь был заменен республиканским, в котором летоисчисление велось со дня провозглашения Республики. Католические церкви стали закрываться и разрушаться. Шло усиление террора: революционный суд получил право судить даже членов самого Конвента без разрешения последнего.

В результате в 1794 году на Гревской площади в Париже были казнены практически все самые видные революционеры: братья Робеспьеры, Сен-Жюст, Кутон и другие. После этих событий, известных как термидорианский террор, экстремистская якобинская диктатура пошла на убыль.

Летом 1795 года Конвент составил новую конституцию, известную под названием «конституции III года». Законодательная власть поручалась уже не одной, а двум палатам – Совету Пятисот и Совету Старейшин. Исполнительная власть была отдана в руки Директории – пяти избранных директоров, которые могли назначать министров и агентов правительства в провинциях.

После этого произошло повсеместное успокоение политических страстей и религиозных раздоров, благодаря провозглашенной свободе культов. Началось определенное оживление сельского хозяйства, промышленности и торговли. Вместе с тем в страну стали возвращаться эмигранты и священники, пропагандировавшие необходимость восстановления законной монархии и агитировавшие за это на выборах.

В 1797 году на выборах прошло очень много роялистов, которые тотчас же открыли свой клуб и получили большинство в Советах, явно задумав реставрацию. Влиятельный директор Поль Баррас, осознавая опасность положения, обратился к генералу Бонапарту, уже успевшему к тому времени отличиться при осаде мятежного Тулона, при разгоне роялистского мятежа в Париже и на полях сражений в Италии. Присланный им генерал Ожеро арестовал главных депутатов-роялистов. Этот переворот, известный как события 18 фрюктидора IV года, нанес решительный удар по возрождающемуся роялизму, находившемуся в тесной связи с эмигрантами и европейской коалицией.

Однако к 1799 году внутреннее и внешнее положение республики вновь стало критическим. Узнав об этом, Бонапарт, находившийся в то время в Египте, бросил свою армию и поспешил во Францию. Его неожиданное прибытие было встречено нацией с восторгом. В нем видели будущего спасителя Франции, спасителя не только от внешнего врага, но и от грозного оборота внутренних дел: нация, по-видимому, уже сделала свой выбор между перспективой возвращения Бурбонов, а с ними и старых порядков, возобновлением анархии или установлением военной диктатуры.