Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Такие разговоры в народе, доводившиеся до сведения нацистского руководства летом 1943 г., не комментировали «окончательное решение». В описываемый момент подобные вещи полностью потеряли актуальность; «меры, принимаемые против евреев» – эвфемизм из репортажей СМИ – уже сделались достоянием прошлого, и ничто нельзя было повернуть назад. Разговоры служили способом высказать подспудный страх, что союзнические бомбежки по сути – месть и цель их, вполне возможно, уничтожение немцев. Граждане Германии в тот момент говорили не о бедах замученных евреев, а о собственных тяготах и заботились о своих перспективах. Коль скоро люди вынужденно испытывали вину и сожаление, признание ими зла неизбежно переплеталось с главенствующим чувством собственной уязвимости и роли жертв, ведомых на заклание.

Поиску фактических и моральных эквивалентов в народе помогало отсутствие точных данных о количестве убитых как в ходе бомбежек, так и при уничтожении евреев. Статистика СС по состоянию на апрель 1943 г. оставалась строго засекреченной; но в народе осознавали, что счет еще проживавшим в Германии евреям шел на сотни или немногие тысячи. В то же время власти не обнародовали полицейских сводок о числе погибших в процессе авианалетов и не публиковали фотографии мертвецов из опасения подорвать моральный дух гражданского населения. Вакуум заполнялся слухами, в которых потери неминуемо приумножались и возводились в степень. Неформальные оценки свидетелей со связями и знакомствами в осведомленных источниках исчисляли количество погибших при бомбежках в Дортмунде в 15 000; в Дюссельдорфе – в 17 000; в наводнениях после разрушения плотин – в 12 000 и 30 000; в Вуппертале – в 27 000; в Кёльне – в 28 000; а в Гамбурге – между 100 000 и 350 000 человек. Во всех случаях полицейские отчеты содержали куда меньшие данные, но они оставались закрытыми. В условиях информационного голода преувеличенная статистика пользовалась широким доверием и только добавляла уверенности, что любые моральные границы пройдены, причем уже давно [795] Blank, ‘Kriegsalltag und Luftkrieg’, 368–369; MadR, 4983: 22 Mar. 1943; Beck, Under the Bombs, 59; Goebbels, Tgb , II/7, 491 and 570, II/8, 358: 7 and 18 Mar. and 25 May 1943. .

Геббельс не находил действенного ответа на вал общественного критицизма. Обрисовать бомбежки в разнообразных оттенках как еврейский террор, месть или расплату проблемы не составляло. Подобные вещи являлись аксиомами для всех посылов СМИ, их заданным рабочим словарем. Вздохи «Ох, если бы мы не поступали так плохо с евреями!» просто сотрясали воздух. В поисках пути отступления через круги необратимого расширения конфликта немцы следовали по указанному им Геббельсом пути. «В еврейском вопросе мы зашли так далеко, что выхода у нас уже нет. И именно так оно и есть, – баюкал он себя в марте. – Опыт говорит нам, что движение и народ, которые сожгли мосты у себя за спиной, сражаются с большей безоглядностью, нежели те, у кого еще сохранилась возможность для отхода». Но механизм, похоже, работал не так, как задумывалось. Донесения СД о жажде сепаратного мира в народе, смены режима и о сожалениях по поводу убийства евреев – все говорило о готовности к отступлению [796] Goebbels, Tgb, II/7, 454, 2 Mar. 1943; Longerich, ‘Davon haben wir nichts gewußt!’, 263–267. .

С весны Геббельс и Гитлер ковали пропаганду из того, во что свято верили, позволяя СМИ все более откровенно говорить о войне против евреев, хотя Геббельс по-прежнему заботился об умолчании некоторых особых подробностей. Для немецкого общества в широком смысле убийство евреев не играло той роли, которую подразумевал Геббельс под разрушением мостов за спиной. Оно не сигнализировало об осознании нового предназначения, не способствовало превращению немцев в инструмент «тотальной» войны: скорее всего, разговоры на рынках свидетельствовали об ощущении обреченности, неизбежности поражения и краха. Даже верные соратники, направлявшие Геббельсу свои искренние соображения по поводу способов усовершенствования пропаганды, начали критиковать антисемитские лозунги кампании. Некоторые указывали на очевидное – немцев карают не за содеянное ими евреям [797] Bankier, ‘German public awareness of the final solution’ // Cesarani (ed.). The Final Solution, 222; Steinert, Hitlers Krieg, 143–144; 288, 305; Kershaw, Popular Opinion and Political Dissent, 369; Trommler, ‘„Deutschlands Sieg oder Untergang“‘ // Koebner et al. (eds.). Deutschland nach Hitler, 214–228. .

С нацистской точки зрения, уже сами по себе разговоры о «еврейском возмездии» на протяжении кризиса после налетов на Гамбург означали гол в ворота немцев. Они не только красноречиво заявляли о провале на военном поле, но и оспоривали саму законность режима, поскольку он в соответствии с его собственными базовыми ценностями показал себя слабым. Геббельс намеренно играл в осведомленность народа о геноциде, поддерживая негласное соглашение «знаю, но не знаю». Однако цена, заплаченная за успешное внедрение в повседневное создание «еврейского противника», оказалась высока – создавался риск потери контроля над способами интерпретации данного образа в народе. Положение не позволяло Геббельсу ни подтвердить, ни отрицать случившегося с евреями, и уж тем более он не мог дать ответ на желание аннулировать их уничтожение. Оставалось лишь надеяться на спад пессимистических, если не вовсе пораженческих настроений [798] MadR, Boberach, ‘Einleitung’, 36. .

На протяжении августа нацистский режим предпочел отступить. Гестапо не устраивало облав, не хватало людей за разговоры по доносам информаторов СД, даже когда призывы о смене режима звучали открыто. Затем, в начале сентября, пропагандистская машина начала реагировать. 3 сентября 1943 г. областная газета в Бадене Der Führer по-отечески грозила читателю пальчиком: «Вот говорят, будто если бы национал-социалистская Германия не решила еврейский вопрос так радикально, международное мировое еврейство не воевало бы с нами сегодня». Только «старый глупец может поверить в подобную чушь», восклицал автор статьи, напоминая, что евреи развязали обе мировые войны, причем нынешняя представляла собой «не более чем продолжение первой». Подобную тактику нельзя не назвать рискованной, поскольку она приглашала начать чуть ли не открытые дебаты по поводу «окончательного решения». Со своей стороны, Геббельс 26 сентября выступил со статьей в Das Reich, объяснив достоинства «молчания» по определенным ключевым вопросам тем, что публичные заявления были бы очень полезны для неприятеля и нанесли бы огромнейший ущерб немецкому народу [799] Hermann Hirsch in Stuttgarter NS-Kurier, 2 Sept. 1943; Der Führer, 3 Sept. 1943; также Klaus Schickert, ‘Kriegsschauplatz Israel’ в печатном органе гитлерюгенд Wille und Macht за сент./окт. 1943 г. Joseph Goebbels, ‘30 Kriegsartikel für das deutsche Volk’, Das Reich, 26 Sept. 1943, Art. 8; перепечатано в Goebbels, Der steile Aufstieg, 464–473. .

Новый министр внутренних дел Генрих Гиммлер, многолетний глава СС, выступил по радио в начале октября с угрозой: «Пораженцы должны умирать в искупление своих злодеяний» и «в качестве предупреждения для прочих». Затем, в целях приведения наглядных примеров, последовала цепь показательных наказаний. В Мюнхене женщину средних лет приговорили к трем годам тюрьмы за неуважительные высказывания о Гитлере и за следующие откровения: «Вы что же, считаете, что никто не слушает зарубежное вещание? Еврейских женщин и детей погрузили в вагон, вывезли за город и уничтожили газом». Особый суд в Билефельде осудил бухгалтерского работника из Бракведе за будто бы сказанные им слова: «За случившееся с евреями теперь мстят нам». Он слышал от солдат с фронта, что «что евреев убивали тысячами». 6 октября 1943 г. Гиммлер предпринял беспрецедентный шаг – обратился к широкому собранию представителей нацистского руководства в Познани, рассказав им о своем подходе к решению «проблемы пораженчества» и проиллюстрировав его несколькими примерами показательных казней.